— Там труба осела, ну и зацепилась за колошник. Мы отвели её. Теперь можно продолжать, — сказал он. И снова завертелись ручки насоса.
Вдруг раздался голос Матвея Никитича — радостный, гулкий. Он кричал из нутра домны:
— Десять миллиметров!.. Двадцать миллиметров!.. Идёт, голубушка!
Афоня привстал на своей лестнице и увидел, что щель в разрезанном корпусе увеличилась.
Домкраты продолжали работать.
Витаха, заливая из маслёнки масло в насос, любовно обтирал ветошью его крышку. Потом он вынул из кармана гаечный ключ и стал им что-то подвинчивать. Он работал старательно, со знанием дела. Иногда он обращался к рабочим, и те с серьёзными лицами что-то объясняли ему.
Афоне вдруг страшно захотелось встать на Витахино место. Он так же хорошо управился бы с маслёнкой, как это выходило у Витахи. А может быть, даже у него и лучше бы вышло. А что плохого, собственно говоря, ему сделал Витаха?
Потом у Афони мелькнула мысль, а вдруг сейчас поломаются домкраты? Тогда всё дело завалится.
Но он зря волновался. В подъёме всё было предусмотрено.
— Вбить клинья! — скомандовал Семён Петрович.
Раздался оглушительный металлический звон — это били кувалды, — и в образовавшемся зазоре показались чугунные клинья. Теперь уже корпус не мог осесть.
Семён Петрович посмотрел в зазор и крикнул:
— Ну как, парторг, обманем время?
— Обманем! — раздался гулкий голос.
Майкин отец стоял на земле возле подъёмного крана и осматривал толстые стальные накладки, которыми он должен был заделывать брешь в домне. Сейчас их поднимут наверх и будут приваривать к корпусу.
Афоня хотел было сбегать за Андрюшей, чтобы он тоже посмотрел, как умеют в Жигачёве здорово работать, но, с сожалением вспомнив, что они поссорились, остался сидеть на пылеуловителе.
Беспрерывно стучали кувалды, загоняя клинья.
Когда зазор в корпусе стал похож на огромный чёрный и беззубый рот, в нём показалась голова инженера Матюшенко:
— Семён Петрович! Отвес подошёл к математическому центру. Домна сейчас в вертикальном положении.
На кольцевую площадку вылез Матвей Никитич. Он молча обнял Семёна Петровича и поцеловал его. Потом потряс руки двум рабочим, которые крутили насос, и Марии Фёдоровне. Но, как показалось Афоне, больше всего Матвей Никитич тряс руку Витахе. Афоне стало завидно. Витаха почти ничего не делал — с какой-то маслёнкой возился, — а ему трясли больше всех.
«Вот немножко поработал — и уже почёт! — подумал Афоня. — А ты, как дурак, никакого уважения не имеешь».
