Говорят, что в Афинах есть праздник воды, когда все граждане полиса выходят с полными бурдюками на улицы, поют песни во славу Посейдона и окатывают с ног до головы друг друга, желая счастья и долголетия. Нечто подобное произошло с врагом. Искореженный огнемет выплюнул на его витую спину безобразную мокроту, и та повисла на выступах, ожидая пока внутри затлеет, вспыхнет божественный огонек, воспламеняя таинственную субстанцию, секрет приготовления которой стоил жизни многим шпионам, чьи головы с немой тоской до сих пор смотрели с шестов в сторону родных берегов.
Взрыв когтистой лапой сгреб, смял, скомкал Машину, внутри которой что-то громко рвалось, разбивалось и трескалось. Иззубренный как финикийский нож обломок срезал нос "Дельфина", а последний, удивительно ледяной выдох врага задушил пожар. Вода запустила жадные руки в трюм галеры, и оба противника стали быстро тонуть.
После тщательных подсчетов как-то внезапно похудевшего Распорядителя-экономиста оказалось, что убытков не так уж и много. Из людей никто не пострадал, так как огонь Машины, как оказалось, был бессилен против плоти, а несколько ожогов и сгоревшие туники в счет не шли.
Команда героического "Дельфина" была подобрана римской триремой, и Аристотель во время отчета Распорядителя-экономиста перед Архистратигом почесывал покрасневшее лицо и был подозрительно задумчив. Однако особых аргументов в пользу достройки "Акулы" приводить не пришлось - толстяк самолично выступил с такой инициативой, дабы не подвергать многочисленных завистников и врагов соблазну поживиться за счет беззащитного полиса.
На следующий день все на той же триреме Геродот был выслан из Галикарнасса.
А еще через год к дверям Архистратига подбросили корзинку с тощим младенцем женского пола. Демосфен распорядился назвать ее Историей и отправил с кормилицей на свою виллу.
Под лавкой от мороси постепенно разливалась, набухала лужица, которая не впитывалась в глинистую землю, и, хотя ботинки были на толстой подошве, ступни ощущали подленькую влажность, готовую вцепиться в кончики пальцев мертвой хваткой крохотных тисочков. Слава пошевелил пальцами насколько позволяли носки и обувь, но избавиться от неприятного ощущения не удалось - это тебе не зверьки, пугливо разбегающиеся от малейшего шороха, а безжалостные и бездушные создания с железными зубами, их так просто не возьмешь.
Рядом, скорчившись, сидел Валька, гений в коротких штанишках. За что его так прозвали, Слава не помнил, хотя они учились в одном классе, а значит и подробности данного дела должны были пройти перед его глазами. Давно это было. А вообще, в Вальке поражали и раздражали чистюльство и заикание, причем заикался он как и его брат-малек Димка. Правда раздражение дальше кулуарных бесед не шло, так как можно было схлопотать по носу или в глаз - гений спуску не давал никому, даже Сашке Жлобе - местному амбалу из десятого класса, по которому давно десантура плакала. Когда-то Славу подмывало желание узнать таинственную историю семейного заикания, а слухи здесь ходили разные (утверждали, например, что братья однажды ночевали на дереве в дремучем лесу в окружении стаи голодных волков), но Валькин взгляд его не то чтобы отпугивал (смешно об этом и думать), но затыкали рот в самом начале сакраментального вопроса.
