- Над городом запах... Давно отзвенели... Тоску запрокинь...
- Мама! Мамочка! - закричал он.
Лиза остановилась, глянула на сына тусклыми, бессмысленными глазами.
- Мама!
- Прочь, прочь! - чуть отшатнулась она. - Ты кто?
- Да это же я, Юрка. Я тебя давно ищу.
- Юрка? Какой Юрка? - спросила она, не мигая стала глядеть на сына, наклоняя голову то вправо, то влево. Брови ее нахмурились, затрепетали вроде, но тут же расправились и застыли. - Нет, я не знаю тебя...
- А ты вспомни, мама! - И он схватил ее за руку. - Я же Юрка!
- Отстань, мерзкий мальчишка! - вскрикнула она, вырвала руку. И пошла быстро, торопливо. Но вдруг вздрогнула, остановилась. Попятилась, глядя куда-то в небо, показывая вверх пальцем. - Я их всегда вижу, они меня всегда пугают... Кто это?
В небе играли ласточки. Они стремительно и высоко взмывали, падали камнем вниз и снова взмывали.
- Да это ласточки! - крикнул Юрка. - Ну, вспомни, папа еще песню тебе про ласточек сочинил. Ты ж мне рассказывала. А мы ее часто пели с тобой...
- Песню? Какую песню?
- Да вот эту...
И Юрка, снова хватая мать за руку, торопливо, глотая слезы, заговорил:
Над городом запах... черемух струится,
Давно отступила уж зимняя стынь.
И ласточки, ласточки... быстрые птицы
Пронзают небесную синь...
Едва Юрка заговорил это, брови Лизы опять задергались, она опять потерла виски и мучительно застонала. И мальчишка недетским чутьем угадал, что происходит с матерью, встал перед ней, умоляюще глядя ей в глаза.
- Мамочка! Ну вспомни! Я вот сейчас... даже спою. Вот, послушай...
И он неумело запел срывающимся от волнения голосом:
...И ежели в сердце тоска застучится,
Ты голову в небо чуть-чуть запрокинь...
И сразу увидишь, как вольные птицы
Пронзают небесную синь.
Он замолк. Он с надеждой глядел на мать снизу вверх.
- Ну, вспомни! Ты еще говорила, что папа не до конца сочинил эту песню, потому что ему некогда. Но он ее досочинит тебе.
- Да, да, ему некогда, - пробормотала Лиза. - И сразу увидишь... как быстрые птицы... пронзают...
Лицо ее, измученное, некрасивое, исказилось совсем до неузнаваемости, стало вовсе страшным. Потом по нему прошла, прокатилась судорога, глаза широко раскрылись, в них затрепетал неясный свет, загорелось что-то осмысленное. И вдруг быстро-быстро, в две-три секунды, ее глаза наполнились слезами, губы задрожали, и она, шатаясь, протянула к сыну руки, закричала на всю степь пронзительно и страшно:
- Юрка-а! Ю-юрка! Сыно-ок!
