– С розами все в порядке, их беспрестанно опрыскивают водою.
– Смотрите же, Гастон, не хватало, чтобы лепестки начали опадать…
Граф вздохнул: нет ничего хлопотнее, чем устраивать приемы для высоких особ. Третий помощник пятого повара пересолит главное блюдо, а отдувается всегда посол… В Париже не станут разбирать. Но на сей раз вроде бы все складывалось самым благоприятным образом: и специально привезенные со Средиземноморья розы – целый железнодорожный вагон! – и многочисленные деликатесы, среди которых также специально прибывшие из Франции морские языки во льду.
И в этот самый момент дверь распахнулась. В кабинет самым неприличным образом ворвался обычно спокойный камердинер графа.
– Вы слышали?! – воскликнул он. – Кровавая трагедия на празднике по случаю коронации! Тысячи погибших! Это ужасно!
– Похоже, бал отменяется, Гастон, – сухо сказал граф де Монтебелло и пошел телефонировать московскому генерал-губернатору.
У генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, хватало своих забот: только что в приемной пытался застрелиться обер-полицмейстер Власовский. Доложив, что все в порядке и погибло всего сто человек, обер-полицмейстер сунул было к виску револьвер, но его помощник, явно действовавший по сговору, оттолкнул руку. Пуля ушла в стену, повредив штукатурку и лепнину, а хитрого Власовского великий князь положил себе обязательно уволить чуть погодя[6].
С французским послом Сергей Александрович переговорил, но ничего толком сказать не сумел. Потому Монтебелло съездил на Ходынское поле сам и поразился увиденному. Земля была сплошь вытоптана, пропитана кровью, везде валялось какое-то окровавленное тряпье – куски разорванной одежды, а сотни трупов уже были сложены городовыми на телеги. Прижимая к губам надушенный платочек, граф поспешно покинул ужасную гекатомбу и заторопился к обер-церемониймейстеру коронации графу Палену.
Пален выглядел убитым.
– Я беседовал с государем, – сказал он, разводя руками. – Государь плакал. Он не сказал мне своего решения, но я заранее в нем не сомневаюсь: все празднества будут отменены и объявлен траур.
Сказавши так, Пален сам принялся утирать слезы. Утешив плачущего старика, Монтебелло вернулся к себе и тотчас велел отменить все приготовления к балу, а сам уселся писать в Париж срочное донесение. Граф был уже на середине, стараясь официальным образом описать увиденные им жутчайшие вещи, когда вошел секретарь и сказал:
– К вам адъютант от великого князя Сергея Александровича.
