Она встала безуспешно разглаживая мятое платье и поправляя волосы.
— Что сказать? — Корбин нервно перекладывал с места на место принесенную посуду.
— Что мои родные решили отдать меня на растерзание волкам.
Она села за стол и устало улыбнулась судье.
— Ну, это еще неизвестно.
Он принялся расхаживать по камере.
— Все прекрасно известно. Вы же ездили к ним и наверняка получили их ответ.
Он остановился и потер рукой подбородок.
— Наверное, они еще не оправились от шока. Они скоро придут к вам, до суда.
«Представляю, что они ему сказали, — грустно подумала Плезанс. — Слава Богу, он не стал это повторять». Слова мирового судьи подтвердили ее самые худшие опасения, и в душе ворочалась мучительная обида. Она ела наваристое рыбное рагу, но почти не чувствовала вкуса, изо всех сил пытаясь не поддаваться отчаянию.
— Если мистер О'Дун будет настаивать на своих обвинениях, то судебное заседание продолжится, — сказала она.
— Он уже выдвинул свои обвинения, теперь от него почти ничего не зависит.
— Разумеется. И когда же суд?
— Через четыре дня. У ваших родных еще есть время прийти вам на помощь. Возможно, им удастся как-то договориться с Тирлохом или со мной и другими мировыми судьями.
— Мировыми судьями? Так я предстану перед судом магистратов? Без присяжных? И никто не будет говорить в мою защиту?
— Нет. На это нужны деньги.
— Значит, никто не хочет платить, — проговорила она, с трудом веря в собственные слова.
Корбин прочистил горло.
— Ваше пребывание в тюрьме оплачивается.
— Понятно. Они даже не пытаются меня освободить, но снизошли до того, чтобы обеспечить мне достойное тюремное заключение. — Она оттолкнула миску — к ее удивлению, полупустую. — Если меня приговорят к повешению, они и пальнем не шевельнут, чтобы меня спасти.
— Мы больше не вешаем воров, мисс Данстан.
— Зато делаете много других малоприятных вещей. К тому же я не просто воровка. Я еще совершила нападение на человека.
— Расскажите мне, что на самом деле произошло. Узнав всю правду, я смогу вам помочь, — почти взмолился Корбин.
В его голосе было столько искреннего сочувствия, что она чуть было не согласилась. Родители бросили ее и, значит, утратили право на ее слепую преданность. Однако от признания ее удерживали две вещи: собственное достоинство и необходимость защитить от скандала брата, Натана. Плезанс взглянула на свой плащ, висевший на спинке койки, и подумала про отмычку. Она будет молчать. А в крайнем случае сбежит.
— Мне нечего вам сказать, — пробормотала Плезанс и уткнулась в кружку с сидром, чтобы не видеть расстроенного лица Корбина. — Когда состоится суд?
