— Послушай, старик, — сказал он, двигая желваками на длинном загорелом лице, — ничем обрадовать не могу. У нашего журнала другое направление. Твои фотографии специфические, ориентированные на глубокую работу мозга, но нынче мозговать никто не хочет. Нужна легкость, понимаешь? Нынче художники по черно-белому фото вымерли как мамонты. А ты остался. Я тебе дам один адресочек, там давняя моя приятельница директором. Сходи, может, повезет. — И сунул ему обрывок бумажки с размашисто выведенными каракулями.
Утро следующего дня выдалось холодным, хмурым, солнечные лучи едва пробивали густой туман. Фотографу расхотелось куда-то идти, но его ждали. Он надел вчерашний плащ, но рубашку и брюки погладил по случаю. Белые рубашки он не любил из-за их маркости, поэтому предпочитал более темные тона или в клетку.
Она пришла ровно в десять.
— Идемте, — сказала просто и повела Ли-Марова с платформы. Он шагал за нею, чуть отставая. Женщина была одета в цветное неброское платье, похожее на халат, сверху накинула вязаный пуловер. На ногах летние туфли на низком каблуке. Из рукавов пуловера выглядывали белые, нежные руки. Шли недолго, завернули в проулок, подошли к зеленому забору, за которым стоял высокий двухэтажный особняк. Дом друга Толика Литвинова тоже был двухэтажный, но ни в какое сравнение не шел с этим, выглядевшем почти великаном. Женщина завела его в калитку, подвела к дальним подсобным пристройкам, где лежала гора сваленных поленьев.
— Думаю — вы справитесь с этим, — сказала она деловито. — Надо порубить дрова, крупное полено вчетверо, помельче — надвое. Сложите под навесом. — И удалилась в дом. Вон, значит, какое дело, подумал фотограф, глядя по сторонам, точно растерянный заблудший пес. Нежные, тонкие руки в ажурных серебряных кольцах! — они поднялись по ступенькам крыльца и исчезли за дверью. Они, конечно, созданы для ласки, а отнюдь не для того, чтобы рубить поленья. Только мужчинам под силу такая тяжелая работа. Дмитрий снял плащ, повесил на спинку старого стула неподалеку, закатил рукава рубашки и взялся за топор. Инструмент был хороший, с крепкой сталью и прочным топорищем, предназначенный не для плотницких работ, а именно для колки дров. И работа закипела! Он не гнал лошадей, наращивал темп постепенно, что очень важно, держал среднюю интенсивность и слаженность действий. Выкрикивал, нанося удар, приглушенно лесорубное, древнее — Кха! Через пару часов с горой дров было покончено, Дмитрий сложил поленницу там, где указала хозяйка. И тут она вышла, завела его в дом, на кухню. Покормить. Ли-Маров вымыл руки под краном, сел за стол. Женщина поставила перед ним дымящуюся тарелку супа, хлеб, достала из банки соленые огурцы, помидоры. И вышла. Он огляделся. Обыкновенная кухня, просторная, уютная. Газовая плита, раковина, полки с посудой, старомодные стулья, связки лука на стене, ящики с картошкой в углу, там же банки, из которых только что доставала женщина огурцы и помидоры. Она за все время произнесла только несколько слов, когда положила рядом с тарелкой деньги за проделанную работу. Дмитрий уставился на бумажную купюру с синеватым оттенком в пятьдесят рублей. Несколько ошалело и тупо смотрел. Затем принялся есть. Он съел суп и два ломтя хлеба, больше ни к чему не дотронулся. Выходя из дома, он услышал как за прикрытой дверью, в комнате, женщина разговаривала с каким-то мужчиной — они там что-то житейское бурно обсуждали.
