— Ты, городской шорник, напал на графского служащего, бил его, валял, и тем умалил графское достоинство. Молчи, молчи… Правильно бил, знаю. За собственного сына я бы тоже — ух, убил бы, наверное…
Он потер руки, потряс ими, чтобы отдохнули немного, потом поставил последний росчерк и убрал в футляр, тщательно протерев, редкое стальное перо.
— За работу, ребятки, взяли мне всех троих! Поставили!
Из всех темных углов выступили сразу "ребятки" в черном сукне и коже, которых привез судья с собой из столицы. Они ловко перехватили у стражника подсудимых, вздернули их на ноги, придержали так. Двое же заломили руки самому стражнику, ошарашено молчащему и только вертящему головой в полной своей непонятливости.
— Я, судья графства, заслушав показания подсудимых и изучив суть дела и настроение в городе, вынес сего числа и сего часа приговор. Яна Короткого, квартального надзирателя, разжаловать с лишением всех выслуг и пенсиона, лишить имущества, а самого казнить для примера всем остальным графским служащим и для успокоения народа.
Он повернулся к заулыбавшемуся той стороной лица, что была видна из-под грязи и засохшей крови, шорнику.
— Я, судья графства, заслушав показания подсудимых и изучив суть дела и настроение в городе, вынес сего числа и сего часа приговор. Яна Длинного, шорника, лишить покровительства графства, лишить имущества, которое будет отписано в пользу суда, сына его направить на казарменное обучение в столицу, а самого Яна казнить с жестокостью для примера всем, на графских служащих умышлявшим, и для успокоения народа.
Ян Длинный подавился улыбкой и обмяк в руках черных прислужников суда.
— Я, судья графства, заслушав показания подсудимых и изучив суть дела и настроение в городе, вынес сего числа и сего часа приговор. Стражника, имя сейчас впишу, да оно и не важно, по делу шорника и надзирателя казнить тоже примерно и с жестокостью вместе с двумя вышеозначенными подсудимыми.
— За что же меня-то? — бухнулся на колени, вырвавшись на миг, стражник. — Судья, я же свой! Меня — за что?
— А для порядка и истинной справедливости. Пусть все видят, весь город, что у нас нет тут своих и чужих. Приговор привести в исполнение немедленно на городской площади перед ратушей. Подпись, печа-а-ать, — он растопил на свечке палочку сургуча, капнул на край листа, приложил вынутую из кармана медную печатку с щитом и двумя мечами, обвитыми змеями.
— Ну, а потом свободны до утра, — кивнул своим, собирая бумаги. — Завтра поедем домой.
