– Какое предложение?
– Работать на них. Вероятно, они уже подумывают о формировании польской армии, армии польских коммунистов. Если все так, как я думаю, то я первым приму их предложение, – заявил майор.
– Вы, пан майор? – удивленно вскричал один из нас.
– Ну да, я, – спокойно ответил майор. – Оттуда будет намного проще сбежать, чем отсюда, где нас стерегут день и ночь.
Однако никаких предложений не поступило. Допросы, последовавшие на седьмой и восьмой день, проходили по новой схеме. Когда меня привели к комиссару, он резко спросил:
– Признаете себя виновным?
– Нет, не признаю, – так же резко ответил я. Повернувшись к охранникам, которые привели меня на допрос, он сказал:
– Попытайтесь убедить его, – и повернулся ко мне спиной.
Один из солдат ударил меня в грудь прикладом. Когда от удара я откинулся назад, второй сильным пинком вернул мне равновесие. Затем опять удар и пинок.
– Вы признаете себя виновным? – спросил комиссар, не повернув головы.
– Нет, не признаю. Вы чертовы сукины дети! Вы больше...
От удара прикладом в зубы я упал и потерял сознание. Когда я пришел в себя, комиссар, с отвращением глядя на мое окровавленное лицо, приказал охране отвести меня обратно в свинарник.
– Не выношу вида крови, – сказал он мне вслед.
Закрывая за мной дверь сарая, солдат, ударивший меня в лицо, дал мне папиросу.
– Чего ж ты такой глупый, – дружелюбно проговорил он. – Почему не сказал, что виноват? Мне бы тогда не пришлось тебя бить. Мы все равно вас расстреляем, так зачем мучиться?
– Расстреляете нас, но почему? – пробормотал я разбитыми в кровь губами.
– Приказ, дурачок. Ничего не поделаешь, приказы надо выполнять, – улыбаясь, ответил он.
В этот день после допросов все вернулись в свинарник избитыми. На девятый день нас избили так жестоко, что некоторых принесли после допроса: сами они не могли идти. В тот вечер, когда комиссар уехал, дружески настроенный ко мне охранник протолкнул через щель в свинарнике несколько папирос. Мы были поражены. Он был одним из тех, кто особенно жестоко избивал нас во время допросов.
– К чему бы такое великодушие? – задал вопрос один из нас.
– Хочу, чтоб вы побаловались напоследок. Сегодня ваша последняя ночь, – ответил солдат.
– Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что утром нас выпустят?
Солдат расхохотался.
– Да, да! Вы будете абсолютно свободны. Свободны от волнений и допросов, свободны «вернуться к своему Богу», – процитировал он и, ударив себя в грудь, с гордостью добавил: – Видите, я все знаю о вас, реакционерах, и о ваших богах. Советские солдаты люди культурные. Вы будете молиться? – Все это он проговорил нам в щель между бревнами.
