– И ты позволил ему уйти туда в одиночку? – Недоверчивость Рихтера сменилась бешенством, он заорал на адъютанта: – Кестнер, проклятый идиот! Ты что, с ума сошел?!
– Я возражал… – заикнулся тот. – Но он ушел. Я только оглянулся, а его и след простыл.
Рихтер выхватил из кобуры пистолет. После короткой консультации с двумя унтер-офицерами он приказал выстроить весь наличный состав цепью и двинуться по направлению к реке.
Повернувшись к Кестнеру, который преданно смотрел на него, он озабоченно произнес:
– Лейтенант, мне кажется, это добром не кончится…
Лунный свет медленно вливался в широко распахнутое окно Неманиной комнаты.
Он был серо-голубым, как глаза одной таинственной девушки, как ее голос, как его прошлое…
Неманя захлопнул дневник.
Под его обложкой серо-голубое прошлое все еще было живым, и все те люди, многие из которых теперь уже мертвы и забыты, как будто все еще существовали в рукописных строчках. Как будто он своей рукой с зажатым в ней пером предоставил им вечное пристанище.
По какой-то непонятной причине он вспомнил сейчас человека, который перед самым началом войны доверчиво поделился с ним своей ненавистью к дневниковым записям. Неманя познакомился с этим странным меланхоликом, уроженцем Боснии, на одном из дипломатических приемов. Тот считал, что ведение дневника всего лишь бесплодная попытка вырвать из каждодневной суеты и спасти от неумолимой стихии забвения неких людей и какие-то события. Дневники он считал просто-напросто оскорбительной банальностью, а людей, ведущих их, – донкихотствующими борцами с бессмысленностью существования, которые исследуя незначительные события, вершат сизифов труд.
Скромный человечек, который несколько месяцев спустя будет присутствовать при подписании договора о присоединении Югославии к оси «Берлин – Рим – Токио».
Как же его звали?
«Да, – вспомнил Неманя, – господин Иво Андрич»[51].
Этим вечером Лукич сделал совершенно необычную запись. Он вновь открыл кожаную обложку и опять всмотрелся в черные буквы кириллицы.
Военный дневник Немани Лукича,
9 июня 1944 года
Весь мир – нагое, измученное тело, истекающее, кровью… А я… Я – один из тех, кто стискивает в руках нож. Один из тех, кто глубоко всаживает его в плоть мира. Один из тех, кто выпускает из него кровь. Сам не знаю, почему я это делаю. Но мне становится хорошо, когда я поступаю так. Как будто это обильное кровопролитие служит какой-то цели. Как будто мир после него выздоровеет…
