– Колдунья? – повторил Неманя насмешливо. – Я никого не вижу…
И в этот момент в дверях появилась Данка Теофилович в длинном бледно-голубом платье. Она на несколько секунд замерла на пороге, а за ее спиной выросло темное пространство салона, напоминающее глухой закоулок. Было что-то жутковатое в ее появлении, но Неманя никак не мог определить, что могло так насторожить его. Готовый слететь с языка вопрос замер, когда Данка неслышными шагами, всем своим видом демонстрируя господское достоинство, направилась к нему.
– Господин Лукич, – произнесла она холодно, и в его ушах эти слова звякнули совсем как кубики льда, брошенные в пустой стакан. – Какой-то парень принес для вас письмо…
Она двумя пальцами протянула ему лист бумаги.
– Что это? – спросил Неманя.
– Вероятно, сообщение, – холодно произнесла Данка, и ее губы скривились в презрительной улыбке.
«Вероятно, сообщение», – повторил Неманя как бы про себя.
Он взял лист и развернул его, сразу узнав цитату из Сенеки-старшего: «Det ille veniam facile, cui venia est opus»[37].
«Я все еще на старом месте.
Если не придешь сегодня, значит, не придешь никогда.
Драгутин».
Неманя опустил записку, и его взгляд встретился с темными глазами Данки.
– Спасибо вам.
Данка проницательно глянула на него, потом, слегка склонив набок голову, спросила:
– Добрые вести?
– Можно сказать, да.
– Хорошо вам!
Немане как-то сразу стало неловко из-за ее комментария. Он даже не знал, стоит ли отвечать. Данка и в самом деле была странной женщиной. Она дышала какой-то холодной сдержанностью, которую никто не только не мог понять, но даже и не пытался.
Она молча повернулась и направилась в дом. Ее уход скорее обрадовал его. В голове у него уже бушевали, вопросы и сомнения. Неманя поискал взглядом маленькую Милицу, но ее и след простыл во дворе.
«Этот дом полон странных духов», – подумал он.
Казалось, что тоннель бесконечен и тянется он прямо к тому месту, где Бог произнес первое Слово. Похоже, что в том слове не было ничего особенного, поскольку в застоявшемся воздухе чувствовался затхлый дух извечного разложения, а синеватый отблеск фонаря в руках штурмбаннфюрера Канна напоминал скорее слабый луч надежды в мире, навсегда утонувшем во мраке.
Марко Шмидт вздрогнул, когда до него донесся тихий шорох.
– Крысы, – холодно констатировал Канн.
– Не похоже…
– Да что вы говорите? Вам уже доводилось слышать крыс в тоннеле, прорытом глубоко под землей тысячу лет тому назад?
– Нет конечно, но я… Я могу поклясться!
