– Никогда не видел подобных знаков. – Фон Фенн указал на фотографию стены, испещренной множеством странных рисунков. – А это что? Кельтское? Турецкое? Старославянское?
– Ни то и ни другое. И ни третье.
– Неужели римский военный шифр?
– Нет. Это – руны.
– Руны?
– Что-то вроде. Не нордические, не старогерманские, а нечто среднее. Вроде праписьменности, от которой произошли все известные нам письмена.
– Значит, ради этого ты явился, чтобы поговорить с глазу на глаз?
Рихтер заерзал в кресле, после чего бросил взгляд на Кестнера.
– Хорошо, – согласился фон Фенн. – Поговорим втроем.
– Я хочу просить тебя не сообщать обо всех этих… делах в Берлин.
Фон Фенн озабоченно посмотрел на него:
– Почему же?
– Потому что это раззадорит типов из Аненербе. Они тут же пошлют к нам своих ищеек. Может, и целую роту этих паразитов.
– Хм… Пожалуй, ты прав. Пока засекретим эту информацию. Посмотрим, как будут развиваться события, в зависимости от этого и будем действовать. Во всяком случае, у меня есть дела поважнее раскопок доисторических памятников.
И тут Кестнер стыдливо поднял руку.
– Вы чего-то не поняли, Кестнер?
– Штурмбаннфюрер Канн требует, чтобы вы его приняли.
Фон Фенн, сморщившись, подумал некоторое время и произнес:
– Хорошо. Пусть войдет.
Рихтер поднялся, отдал честь и направился к дверям, едва не столкнувшись с высоким офицером в черной униформе, остановился и с нарочитой вежливостью извинился перед ним. Фон Фенн отчетливо видел, как он издевательски подмигнул ему из-за спины эсэсовца.
Штурмбаннфюрер Генрих Канн подошел к столу, щелкнул каблуками и выбросил руку в нацистском приветствии.
– Полковник фон Фенн, я прибыл, чтобы заявить протест, – решительно произнес он.
– В самом деле? Что же, протестуйте.
– Ваши люди не выполнили мои приказы!
– Если я не ошибаюсь, то пока еще никто не смещал меня с поста начальника фельдкомендатуры. Следовательно, приказы в гарнизоне отдаю я, а не вы. И никто другой.
– Почему вы тогда выпустили из тюрьмы лейтенанта Ильгнера?
– Потому что это мой офицер. И служит в моем гарнизоне. Под моим командованием. И он сидел в моей тюрьме. Знаете ли, я старомодный человек. Люблю, когда мои офицеры находятся на свободе, а в тюрьмах сидят бандиты и воры.
– Ильгнера должен был судить военный трибунал.
– Неужели? А кто бы тогда занимался поставками горючего? Вы?
– Он нарушил Нюрнбергские расовые законы.
– Правда? Что же он совершил?
– Я застал его на одной из центральных улиц в тот момент, когда он раздавал детям конфеты.
