Отрывки из дневника Рафаэля (1981–1982)
Две недели назад Натана похоронили на кладбище Монпарнас. «Монд» поместил некролог в пару строчек. А на кладбище в тот день собрались его друзья. В три часа дня стояла дикая жара.
Болезнь Натана называлась Освенцим — от нее он и умер.
Для всех, кто собрался на погребение, он был человеком выдающимся, друзья произносили речи.
Говорили о том, что его живо волновали судьбы мира, что в послевоенное время он был в первых рядах борцов за прогресс. Отмечали его коммунистические убеждения.
Кто-то аттестовал его непримиримым. Еще говорили, что у него было врожденное чувство справедливости — это верно — и тонкое чувство юмора, что тоже верно, но не так просто. Его смерть называли немыслимой, неожиданной, как будто она внезапно вырвала его из жизни, и забывали, что он был с ней знаком давно и близко. Что он в шестнадцать лет попал в концлагерь да с тех пор так и не пришел в себя.
Но в речах не упоминали о том, что казалось странным, как, например, о его упорном нежелании посещать Германию, страну, которую в 1943 году он пересек в наглухо закрытом вагоне. Затаенный, но не утихший гнев не позволял ему ступать на эту землю. Он был за колючей проволокой, терпел голод и унижения. Видел газовые камеры и печи крематория. То, что он пережил, невозможно забыть, но говорить об этом он, конечно, никогда не говорил.
В самом начале, когда Натан только ввязался в борьбу, он пытался повернуть ход истории. Но хоть в споре с историей прав был он, она оказалась сильнее и не поддалась его усилиям.
