Матери не грех гордиться своим ребенком. Если б вы знали, как Рафаэль хорошо рисует! Можно даже сказать, его рисунки стоят того, чтоб специально приехать на них посмотреть. Особенно цветные. Вот почему, когда он нарочно защемил себе пальцы дверцей шкафа в детской, я сгоряча влепила ему пощечину, а заодно и Бетти, которая изо всех сил прижимала дверцу — он, видите ли, хотел «проверить, может ли вытерпеть сильную боль». Какая мать спокойно отнеслась бы к тому, что ее сын так истязает себе, даже если он не такой талантливый художник, как мой Рафаэль? Да никакая!
Дело было на прошлой неделе. В воскресенье на площади Мютюалите должна была проходить большая демонстрация в память годовщины освобождения Освенцима. Из поместья, где Бетти с Рафаэлем были летом на каникулах, прибыла делегация детей узников концлагерей, и Рафаэль спросил, можно ли его другу Жоржу, который тоже приехал, переночевать у нас.
Мы все устроили. Жоржа решили уложить в кровати Бетти, а Бетти — в нашей с Альбером.
В субботу Рафаэль поехал на вокзал Сен-Лазар встречать Жоржа, и они как раз поспели к ужину. Рафаэль еще летом писал про Жоржа, и я старалась держаться как обычно, но, когда увидела, что мальчик не знает, то ли поздороваться со мной за руку, то ли поцеловать, сердце у меня так и сжалось: куда годится этот мир, если у ребенка нет матери и ему некого поцеловать!
Бетти пила какао, а еще две чашки стояли на столе для Рафаэля и Жоржа. Пока они мыли руки, я вскипятила молоко и намазала несколько кусков хлеба вареньем.
Вот Рафаэль сел за стол, а Жорж стоит. Рафаэль показывает ему на стул, но тот не садится, а тихонько так говорит:
— Я не хочу варенья.
Я разливала какао, не расслышала и переспросила:
— Не хочешь садиться?
Жорж бросил отчаянный взгляд на Рафаэля.
— Он не хочет варенья, — сказала Бетти с полным ртом.
Я стала его уговаривать:
— Очень вкусное, клубничное, прямо из деревни.
— Нет-нет, я не хочу, — бормочет Жорж и все стоит, вцепившись обеими руками в спинку стула.
Мы все трое глядим на него — болен он, что ли?
Что было делать? Я убрала варенье со стола и оставила детей на кухне одних.
Перед сном Альбер надел пижамные штаны, потому что между нами улеглась Бетти. Я крепко обняла ее, а она обняла своего плюшевого мишку, которого еще с утра положила в нашу широкую кровать, чтоб он привык.
Заснуть я, понятно, никак не могла — расчувствовалась, слезы так и текли по щекам, из-за того что Бетти лежала, прижавшись к моей груди, как в те годы, которые мы провели в разлуке с Рафаэлем и Альбером. Мне было хорошо, но немножко тревожно — как там мальчики в детской…
