— Что это там? — беспечно спросил Рюдзи. — Видно, Нобору еще не лег. А дом-то старый. Завтра же законопачу эту щель.
Змеиным движением приподняв с подушки белую обнаженную шею, Фусако внимательно вгляделась в яркую точку. И с пугающей быстротой все поняла. Схватила халат, на ходу вдела в него руки, ни слова не говоря выскочила из комнаты. Рюдзи поспешно окликнул ее, но ответа не последовало.
Слышно было, как стукнула дверь в комнате Нобору. Короткая тишина. Затем, кажется, плач Фусако. Рюдзи тоже соскользнул с кровати. Не зная, стоит ли идти сейчас в соседнюю комнату, он немного послонялся в темноте, затем включил напольный торшер, уселся на диван у окна и закурил.
Нобору проснулся оттого, что кто-то с неистовой силой за брюки выдернул его из ниши. Он долго не мог понять, что произошло. Гибкие, тонкие мамины руки, не разбирая, обрушивались на его щеки, нос, губы, и ему никак не удавалось открыть глаза. Еще ни разу мать так не била его.
Когда она тащила его, кто-то из них — мать или Нобору — зацепился за ящик, рубашки разлетелись в разные стороны, и теперь Нобору лежал на полу, запутавшись в одной из них ногой. Неужели мать может быть такой сильной?
Она нависла над ним, часто дыша и глядя с ненавистью. Нобору наконец-то разглядел вверху ее силуэт.
Из-за распахнутых пол парчового халата с летящими по темно-синему полю серебристыми павлиньими перьями нижняя часть ее туловища казалась неестественно широкой. Понемногу сужающаяся ввысь верхняя половина казалась чрезвычайно далекой и венчалась маленьким, задыхающимся и печальным, вмиг постаревшим и мокрым от слез лицом. Над волосами тусклой мандорлой[38] сиял потолочный светильник.
Когда Нобору разом охватил взглядом всю картину, в его онемевшем затылке возникло воспоминание — все это когда-то уже происходило с ним. Наверное, в кошмарном сне.
Мать рыдала в голос, взгляд ее сквозь пелену слез по-прежнему горел яростью, среди криков едва можно было разобрать:
— Стыд! Какой стыд! Собственный сын занимается такой грязью! Лучше бы мне умереть! Какой стыд, Нобору!
Нобору удивился полному отсутствию у себя желания говорить, будто занимался английским, как было задумано. Теперь уже все равно. Мать не ошиблась — такая ненавистная открывшаяся ей «истина» впилась в нее, словно пиявка, превратив их с Нобору в равных людей. Это была почти симпатия. Прижимая к пылающей щеке ладонь, Нобору старался хорошенько рассмотреть, как близкий ему человек вмиг уносится в бесконечную даль. Нобору знал, что причиной ее злости и отчаяния является не выявление истины как таковой. Ее стыд и досада, не находящие выхода, проистекали из неких предрассудков. Если уж мать моментально все поняла и это привело ее в ярость, то какой прок от надуманного оправдания Нобору о занятиях английским языком в комоде?
