Помимо этого, Кен привез из Москвы спеца по психам, профессора Авербаха. Тот прибыл в сопровождении белого микроавтобуса с медицинской аппаратурой: Кен организовал обследование без отрыва от спальни, куда и потащили все эти ящики с мониторами, провода и присоски.
Кен обращался со мной, как с драгоценной вазой из лепесткового китайского фарфора, осторожно коснулся губами моей руки, смотрел ласково и печально.
- Ну вот мы с вами теперь и одни, Лизавета, - глухо сказал он. - Не думал я, знаете ли, что все - вот так... Но об этом - потом! Сначала медицина. - Обычно смугловато-темное, в сетке морщин лицо Кена сейчас было серым. И губы тоже серые. Он словно выцвел за то время, что я его не видела. Белые усы его казались наклеенными, седая шевелюра - париком. Одет он был, как всегда, безукоризненно. В знак траура на нем был галстук из черного муара.
Я смогла только молча кивнуть, и он покинул спальню.
Профессор Авербах оказался веселым мужичком - недомерком, кудлатым, с черной бородой и усами, похожий на цыгана-конокрада. У него были разбойничьи, пронзительные глаза, с ослепительно белыми белками. Никакого сочувствия к страдалице он не проявлял. И когда я завздыхала, изображая полную немощь, он сдвинул на лоб зеркало, при помощи которого исследовал мое глазное дно, и рявкнул:
- Хватит жалеть себя! Не мешайте работать!.. Его мужеподобная медсестра демонстрировала усиленное внимание к моей особе - замыливала грехи. Сняла с меня косынку и начала лепить на темя, виски, затылок многочисленные присоски.
Я ухитрилась сделать Авербаху "глаз-кокет" и осведомилась томно:
- Ах, док! Зачем меня остригли?
- Было подозрение на закрытую черепно-мозговую... - пробурчал он. - Вы же там где-то своим набалдашником крепко приложились. Падали, мадам, без чувств. Так докладывали... Ничего, волосы гуще будут!
Он играл на мне, как ударник на барабанах, лупил молоточком, тыкал пальцем в точки по всему телу, и я дергалась, как припадочная.
Я впала в трепливое состояние и, когда они начали снимать энцефалограмму, не удержалась от вопроса:
- Ну и на кого я похожа, доктор? Прекрасная девица в объятиях осьминога?
- Заметь, у нее словесный понос, - сказал он сестре, покосившись на меня.
Я обиделась и замолчала. Он взял в руки полотнище с путаницей линий от самописцев, и они начали перешептываться.
Потом присоски отлепили, на голову нахлобучили металлический шлем величиной с тыкву, включили его и уставились на экран монитора, где дергалось и пульсировало что-то серое и живое.
