Сарна заметила, что Карам держится от нее на расстоянии и не смотрит в глаза. Ему было невыносимо находиться в доме, и она завидовала, что муж в любое время может выдумать предлог и сбежать. «Я еду в город искать работу», — говорил он и пропадал на несколько часов. «Вернись! — хотелось закричать ей. — Возьми меня с собой! Забери меня отсюда!» Она мечтала найти в его близости утешение и в то же время желала наброситься на него с проклятиями. Если бы Карам не уехал, ей бы не пришлось спать с Пхул и Пьяри в одной кровати. Она не проснулась бы среди ночи, чтобы найти рядом бездыханное и холодное тело малышки. Если бы… если бы…
Сарна слышала, как в ту ночь Карам зашел на кухню, но ей хотелось его наказать, увидеть его страдания. И все же про себя она молила: «Прошу, прикоснись ко мне. Пожалуйста. Скажи, что все будет хорошо. Обними меня. Обними!» А когда он вышел из комнаты, начала мучиться она.
Страшные мысли крутились в ее голове, точно банда головорезов, смыкающих вокруг ее сознания плотное кольцо. Когда они уже почти до смерти забивали Сарну, она восставала. Нет! Чем она заслужила такое наказание? Разве только своей любовью. Неужели это преступление? Неужели ей всю оставшуюся жизнь придется расплачиваться за одну-единственную ошибку? Нет! Дух Сарны пробивался сквозь плотные слои стыда и совести, чтобы вновь заявить о себе. В остальное время он укрывался в единственном месте, где можно было найти уединение — в отрицании собственной вины. Виноват Карам: он обещал вернуться. Виновата Биджи: она должна была выделить им спальню. Виноват Сукхи: нельзя было увешивать стены этого проклятого дома останками убитых животных. Только благодаря адреналину, который вырабатывался под действием этих яростных обвинений, Сарна смогла найти в себе силы, чтобы готовить, убираться и снова кормить грудью Пьяри. Порой ей даже казалось, что жизнь налаживается.
Что бы ни происходило в нашей жизни на протяжении довольно долгого времени, мы к этому привыкаем. Шли недели, а Карам и Сарна по-прежнему почти не разговаривали друг с другом и спали в разных комнатах. И хотя гнет этого отчуждения тяготил их сердца, вес его постепенно уменьшался. Жизнь продолжалась, щелкала, точно проектор, показывающий все новые слайды: вот Карам возвращается на работу в министерство финансов; вот Балвиндер и Харджит с шумом и гамом врываются на кухню, чтобы выпросить у Сарны какое-нибудь лакомство; вот Баоджи ищет повсюду свою трость; вот Персини и Сарна по очереди вдыхают ароматы своих блюд; вот Биджи качает головой в привычном ритме недовольства. Все, как и раньше, выполняли свои обязанности, и потихоньку в дом возвращалась нормальная жизнь. Но порой неожиданно проектор высвечивал пустоту. Как белый экран внезапно обжигает глаза, так пронзительные воспоминания вдруг вспыхивали перед семьей. Достаточно было кому-то произнести «Пху… Пьяри!», как все возвращались в то время, когда обе близняшки были живы и домашние то и дело путали их имена. От таких оговорок наступало неловкое молчание, а у Карама и Сарны на миг замирало сердце.
