Профессор Шмидт, статный седовласый человек с ясными голубыми глазами, сохранил свой независимый образ мышления и не оказался в плену у таких академических слабостей, как надменность и лесть. Именно поэтому меня тянет к нему. Он добрый друг и помощник, и с самых первых минут знакомства нас связывают общие мысли и интересы. Шмидт уже слышал о нашей операции на позвоночнике. Я в подробностях рассказываю, как печально все закончилось, и прошу его провести вскрытие, чтобы узнать истинную причину смерти.
Он приходит вовремя. Мы сгрудились вокруг препараторского стола и наблюдаем за работой профессора. Его профессионализм достоин восхищения. Он действует с привычной легкостью, тщательно проверяет все органы и под конец целиком вынимает поврежденную часть спинного мозга. Молча он осматривает препарат и показывает его нам. Комментарии излишни: по темному цвету и сильной припухлости можно без труда догадаться, что спинной мозг был сильно защемлен обломком пятого позвонка как раз на уровне пятого спинномозгового сегмента. Ткань в этом месте опухла, и образовалась гематома; из-за чего произошла блокада нервных окончаний и паралич всех четырех конечностей.
– Не можете ли вы объяснить нам, почему паралич, несмотря на удаление костного отломка, распространился выше зоны защемления спинного мозга?
– Нет, – медленно отвечает Шмидт, – пока нет.
Если сейчас он разрежет спинной мозг, тот развалится. Поэтому профессор предлагает сначала законсервировать его, а затем уже разрезать. На это уйдет восемь дней. Как же долго мне придется ждать и пребывать в неведении!
Он конечно же понимает мое нетерпение, мои тревоги и беспокойство. И, уходя, старается утешить меня:
– Не вините себя. На вашем месте я бы тоже рискнул.
– Все не так просто. Меня по-прежнему тяготит одна мысль. Дело даже не в том, допустил я ошибку или нет. Скорее вопрос стоит принципиально: должны ли мы при подобных параличах, возникших в результате повреждения спинного мозга в области шеи, с ходу отказываться от операции или все равно должны оперировать, осознавая всю опасность и риск для жизни больного?
– Я прекрасно понимаю вас, – отвечает Шмидт, – но сейчас вам нужно набраться терпения и дождаться результатов. Война, мой друг, – продолжает он с мрачным видом, – не скоро кончится.
Приходится смириться. На прощание я с благодарностью пожимаю профессору руку.
Что он сказал? Через какое-то время до меня доходит смысл его слов. «Война не скоро кончится». Никто из нас не питает иллюзий насчет продолжительности этой ужасной войны или по поводу ее исхода. Ни сейчас, ни потом, никогда – но мы молчим.
