— Долго здесь будем? — спросил я.
— Как только танки прибудут — сразу опять за Волгу бросят. Может, и со дня на день.
— Хотел получить перевязочный материал и медикаменты, а Шепшелева нет.
— Скоро будет. И Майя скоро будет, — лукаво добавила Ложкина.
— Ее я пока не искал. А где она?
— В роте управления. Командир роты заболел, ее Гомельский пригласил, а возможно, в штаб к Максимову зашла. Найдите ее, а то прозеваете. Украдут.
Я не нашелся, что ответить. Пока раздумывал, она помахала рукой и обратилась к Панченко:
— Зайдете ко мне?
— Спасибо. Мне к себе надо. Мои люди мыться должны. До встречи, — и молчавшая до сих пор Панченко обратилась ко мне: — Проводите меня. Шепшелев только ушел в штаб. Это надолго. Медикаменты получите завтра, перевязку на баню могу вам дать.
— Идемте. Провожу, — и после непродолжительного молчания спросил: — Чего такая грустная? Случилось что?
— Чему радоваться? Кругом кровь и смерть. А нам, женщинам, очень трудно, вдвойне труднее в вашем окружении.
— Что вы! Столько внимания, обожания. Вас так мало.
— Тошнит от этого обожания. Оно до того момента, пока не добьется своего, а потом может и «здрасьте» не сказать.
— Вам это не грозит. Если не ошибаюсь, опекающий вас рыцарь в обиду не даст.
— Опекает и в обиду дает.
— Вот уж не думал.
— В этих условиях нам, женщинам, быть одной очень трудно. Какие бы мы ни были, а от вашего брата отбоя нет. Значит, разумно быть с одним и прикрыться им от всех остальных.
— Вы так и поступили?
— Я так и поступила. Не скрываю. Да и скрывать нельзя. Все должны знать об этом, чтобы не вязались. Но щит, признаюсь, выбрала я неудачный. Ваш Ленечка большой ребенок и нахаленок, обижает меня. Интеллигентности мало и умом не блещет. Не может, вернее, не способен в силу своей воспитанности оценить мое расположение к нему. Идти в другие руки не хочется. Посмотрю, как будет дальше.
— Жаль, что у вас так. Но если жизнь дает даже маленький кусочек радости в этой обстановке — надо быть очень благодарным. А тем более расположение, привязанность, а может быть и любовь, то это сверхсчастье, и не ценить нельзя.
— Какая тут любовь? Хочется надеяться, но это пустое. Жизнь ничего не стоит в этой обстановке. Сколько их было погублено! Вы же знаете. И мы могли ее лишиться. И мне, как каждой женщине, хочется любви, преданности. Особенно важно в этих условиях. И умереть не страшно тогда, а может быть, и очень страшно, ибо жалко терять то хорошее, что есть. Чего я с вами разболталась. Не удивляет моя откровенность?
