— И все же, — громко сказал я, резко поднимаясь, — я не имею права отдать Ёко в руки врага.
Однако слово «враг» оставило у меня неприятный осадок, и я, поморщившись, высказал свою мысль другими словами:
— Такое не укладывается в моем сознании, — возможно, вы именно так и думаете, я же так думать не могу. До сих пор никакой вражды я к вам не испытывал.
Не зная, что предпринять, я продолжал сидеть на песке. Опустив голову на руки, обнимавшие колени, я пытался успокоить возбужденное время.
Вдруг рядом со мной раздался необычный звук, который я не в состоянии описать словами. Подняв голову, я увидел сверкающий белизной металлический шар, из обращенной вверх трубки вырывался белый пар, — меня всего затрясло.
Это был обыкновенный электрический чайник, в какой-то момент я снова оказался в своей комнате.
Я и не предполагал, что чай может быть таким вкусным. Печаль делает чай вкуснее. Значит, я действительно преисполнен печали. Доказательством служило то, что я не мог удержаться, чтобы не хлюпать носом, когда скрипач из кабаре, живущий на втором этаже, начал играть на скрипке. Скрипач был туберкулезным юношей двадцати восьми лет, в отместку кабаре он, когда бывал в своей комнате, играл лишь Баха и Брамса, выводя этим из себя соседей.
Хлюпая носом, я поджаривал на сковороде муку.
Мука уже подрумянилась, когда кто-то постучал в дверь. Я, не отвечая, злобно смотрел на дверь: не знал, по какой причине, но чувствовал, что причина все-таки есть.
Однако, этот кто-то, не дожидаясь ответа, преспокойно открыл дверь и вошел в мою комнату. Им оказался папа, живший в деревне.
Увидев папу, я с радостью подумал: а ведь в комнате сразу стало как-то светлее. В папе я увидел своего спасителя. И сказал бодрым голосом:
— Папа, я оказался в тяжелом положении.
Папа молча кивнул и, подвинув стул, сел — он был мрачен и смотрел в пол.
— Значит, ты всё знаешь, папа?
Папа снова молча кивнул, он сидел неподвижно — видимо, о чем-то неотступно думал. Я встревожился.
— Что же мне делать, папа?
Папа медленно поднял голову, посмотрел на меня и проговорил с расстановкой:
— Что это такое?
Мука на сковороде сгорела дочерна, и от нее шел дым. Я поспешно выключил плиту.
— Мой завтрак.
Папе, видимо, было совершенно безразлично, что я собираюсь есть поджаренную муку, и он, даже не кивнув в ответ, сказал вдруг очень странную вещь:
— Как ты думаешь, где ты сейчас?
— В своей комнате.
Папа продолжал:
— Сколько будет три плюс пять?
Я хотел тут же ответить: «Восемь», но внезапно передумал и посмотрел на папу. Я подумал, что у него, наверное, есть серьезная причина спрашивать меня о столь очевидной истине.
