Кредитники вовсю торговали кредитными и залоговыми договорами, департамент имуществом принялся потихоньку реализовывать на сторону банковские здания и автотранспорт, управляющие иногородними филиалами, стремясь отделиться, подписывали задним числом фиктивные векселя или договоры займа.
Банк растаскивали по частям, как ставриду с праздничного стола.
Привыкший полагаться на Второва, Рублев не знал, как спасти ситуацию, и не мог смотреть на происходящее.
Иван Васильевич был самолюбив, но и самокритичен. Автор многочисленных монографий и учебников, один из тех, кого называли отцами рыночной экономики, он любил юбилейные славословия. Но, слушая льстецов, понимал истинную цену того, чего удалось добиться. Он слыл толковым преподавателем, но великих учеников не вырастил. Он входил в сонм ведущих ученых-экономистов, но переворота в науке не совершил. А его прекраснодушные теоретические построения, извращенные молодыми циниками, обернулись на практике массовым обнищанием и рваческим разворовыванием страны.
Банк - универсальный, могучий локомотив экономики, должен был стать его оправданием в этой жизни. Тем главным, что смог бы он предъявить господу Богу, когда наступит время расплачиваться по счетам.
И вот теперь это огромное, живое еще тело, сотрясается в конвульсиях. А он ничем не может помочь.
Угнетенный, совершенно разрушенный, Рублев попросту сбежал на дачу за шестьдесят километров от Москвы. Так, должно быть, в голод сбегали родители, не нашедшие, чем накормить умирающих детей.
Здесь и нашли его зять Игорь Кичуй со своим дружком Андреем Дерясиным.
Предложенный ими план спасения банка - дерзкий и реальный одновременно, а главное, исходившая от обоих уверенность в успехе, встряхнули Рублева и вывели из состояния ступора.
Узколицый, пунцовый от смущения Андрей Дерясин, доказывая что-то, раскачивался с пунктуальностью метронома. Игорь Кичуй, высоченный, на голову выше долговязого приятеля, но узкоплечий и худощавый, в своих неизменных адвокатских очочках, извивался над Дерясиным потревоженной коброй.
Они горячились и перебивали друг друга, то и дело выхватывая привезенные схемы и графики. А Рублев не столько вслушивался, сколько всматривался, до такой степени напоминали они сейчас молодого Второва.
Эти двое двадцатипятилетних наглецов ничего не боялись, убежденные в скором, решительном успехе.
Зато сам Рублев отчетливо понимал: четыре миллиарда долларов на кону - это как знаменитое испанское наследство. Не будет ни легкой, ни тем паче быстрой победы. А будет тяжелая, изнурительная, быть может, кровавая война.
