— Конечно. — Он потеребил колечко в губе пальцами с обгрызенными ногтями. — Все равно мне надо рассортировать цветы, пока босс не вернулся.
Стянув флиску, я намочила ее в черном ведре для цветов и тут поймала взгляд парнишки — он пялился на меня, прижав мобильник к уху. Ну и пожалуйста, в конце концов, я только что разделась перед ним до куцей черной маечки в облипку, и хотя телосложение у меня деликатное, на грани костлявого, и любая модель с журнального разворота одарена природой гораздо щедрее, но ведь подростки есть подростки, им покажи любую полуодетую самку, и они будут на нее пялиться, такова жизнь.
Я прижала флиску к лицу наподобие маски, дрожа от струящихся по голым плечам холодных капель. С трудом дыша сквозь ткань и вытянув руки, я на ощупь ринулась в мучную круговерть. Волшебство так и пузырилось вокруг, так что мне даже стало нехорошо — промелькнула мысль о том, что эти чары не просто оживили мешок муки. Я медленно пробиралась вперед, в основном по памяти, осторожно пробуя дорогу ногой — не лежат ли на полу чьи-нибудь распростертые тела. Полдюжины шагов — и я наткнулась на прилавок. Пробралась вдоль него, чувствуя, как чешется все тело: мучная пыль жалила, словно рой крошечных назойливых мошек, которым невтерпеж пробурить себе дорогу в живую плоть.
Живо представив себе это, я скрипнула зубами и подавила позыв почесаться.
Прилавок кончился неожиданно, и я чуть не упала. Снова нащупала себе дорогу ногой, обрадовалась, что ничего не нашла, и в конце концов добралась до места, где, согласно моим пространственным воспоминаниям, была дверь в пекарню. Я обшарила ее ладонями, нашла ручку, отступила, шаркая, назад, чтобы потянуть дверь. Свет, проникающий сквозь флиску, стал ярче. Я шагнула за порог — зуд внезапно исчез, и это вселило в меня надежду, что мучная метель кончилась. Стянув с головы мокрую ткань, покрытую коркой муки, я бросила флиску на пол. В лицо мне ударил бело-золотой свет, и я невольно зажмурилась. Потом я сморгнула картинку-негатив, ослепительные очертания кухни понемногу сложились в нечто узнаваемое, и сознание наконец разобралось, на что смотрят глаза.
Томас лежал, распростершись на длинном столе из нержавейки, на котором он раскатывал тесто.
Он был обнажен.
Он был явно очень возбужден.
И так же явно, явно, явно мертв.
