Я понимал, что пребывание здесь, во-первых, совершенно для меня неуместно, а во-вторых, таит постоянную смертельную опасность. Но отчего так — сообразить не мог, хотя и старался.
Я кружил как заведенный (вот именно) по длинным «улицам и переулкам» между «вагонками» — так назывались эти многоэтажные спальные места, — заложив руки за спину и морщась от непереносимо густого запаха, по сравнению с которым атмосфера солдатской казармы (а я помнил, что это такое и как там пахнет) была почти так же свежа, как сосновый воздух Кисловодска.
Начальной и конечной точкой моего маршрута были две огромные ржавые железные параши, установленные у торцов барака, которые наполнялись так быстро, что их выносили каждые два часа.
А кроме параш, свою парфюмерную ноту добавляли прогнившие портянки, месяцами не стиранные рубахи и кальсоны, кишечные газы, выделяемые всеми и постоянно, даже и помимо физиологических отправлений, махорочный дым бесчисленных самокруток.
Я знал и помнил удивительно много, за исключением того, кем являюсь в этой жизни, как и когда сюда попал и что будет дальше.
Можно было предположить, что в стране идет какая-то война и часть обитателей барака — военнопленные и интернированные, еще часть — заложники, дезертиры, а также перебежчики и мародеры. Присутствовали здесь и обычные, «штатские» преступники, которых кто-то и зачем-то поместил в это же узилище.
Я догадывался, что являюсь врагом тех, кто создал это место — концлагерь, пересыльную тюрьму, сортировочный пункт… Был в состоянии вспомнить, что нечто подобное уже когда-то видел или читал о похожем, а главное — не испытывал удивления от того, что оказался здесь. В голове, слишком пустой для нормального человека, наряду с еще несколькими мыслями крутилась и такая: «от сумы и тюрьмы не зарекайся».
Невозможность вспомнить, как меня зовут и по какой причине я здесь, а не в ином, более приятном месте, меня тревожила, но не слишком. А вот то, что спрашивать об этом окружающих нельзя, я понимал четко. Вообще, нельзя ни с кем и ни о чем говорить, кроме, может быть, самых элементарных вещей. По-настоящему важным казалось лишь одно — необходимость выжить. А лучше — убежать отсюда. Я сознавал, что являюсь кандидатом на какой-нибудь из видов практикуемых здесь способов убийства, но знал и то, что обладаю способностями этого избежать.
А что я образован и куда более умен, чем большинство и узников, и охранников, сообразить было не так уж трудно даже в тогдашнем моем полурастительном состоянии.
