«Только с каких пор, интересно, крутые офицеры командуют отрядами палачей?» – думает Марк.
Но спросить не успевает – накатывает новый приступ. Холодно. Декурион вцепляется в гриву Сомика, чтобы не упасть.
– Что? – Центурион поднимает брови.
Марк хрипит, но сказать ничего не может. Его трясет. Зубы стучат с такой силой, что тут не до разговоров. Тут как бы язык не откусить…
– Вольно, – говорит седой центурион. – Что с ним?
– Болотная лихорадка, – отвечает вместо Марка его заместитель, оптион. – Он уже года три мучается, еще с похода Тиберия.
Марк благодарен оптиону, что хотя бы подробности тот опустил.
– А еще у него бывает… – Оптион не успевает рассказать, что бывает, так как за спиной центуриона раздается крик.
Пехотинец резко поворачивается. Всадники вытягивают шеи – Марк не видит того, что видят они, у него будто в глаза вставлены куски мутного кипрского стекла – все в искажении. Поэтому он слушает. Голоса звучат сквозь шерстяное одеяло, натянутое на голову.
Далекие выкрики на вульгарной латыни. Всхрап лошади.
Заместитель вдруг кричит:
– Нет-нет! Он наш!
И бьет пятками. Лошадь его срывается с места, миг – рука помощи исчезает, и декурион снова начинает крениться влево. Только там больше нет пегого, чтобы послужить подушкой.
Марка снова начинает колотить. Зубы стучат так, что вот-вот разобьются. Проклятье! Тогда Марк поднимает руку, всовывает повод в рот и сжимает зубы. Кожа кислая и острая от конского пота. Декурион стискивает челюсти и молит богов, чтобы это поскорее закончилось.
Через мгновение боги промывают уши, и приступ заканчивается. Как всегда после, вокруг – холод и мрамор. Марк выплевывает повод, открывает глаза: мраморно застывший туман над Тибериевой дорогой, выложенной неровным, выбитым булыжником (скоро осень, надо поправить), ряды крестов нависают над дорогой и уходят в молочно-белую даль. За пределами дороги ничего нет – только туман. Вершины деревьев вырастают
из него…
Прямо на булыжнике лежит крест с рыжим германцем. Варвар перестал ругаться, набирается сил. Остальные смертники ждут своей очереди – они лежат и сидят; руки привязаны к брусьям, которые станут перекладинами крестов. Рядом – часовой легионер, уставившийся туда же, куда и все.
«Мулы» сгрудились и схватились за мечи, блеск клинков; всадники что-то кричат, центурион невозмутим.
А виной всему – небольшой конь, ростом с Сомика, если отрубить тому ноги по колено. Полуконь вылез на дорогу. Он почти желтого цвета. Густая грива падает коню на глаза, пряди заплетены в косички, цветные ленточки свисают до мохнатых бабок – картинка, так что не сразу замечаешь, что на коне кто-то сидит. Человек. Худой, как жердь, с пучком светлых волос на затылке. Это, несомненно, германец. Ноги его почти касаются земли.
