Поджигателя, судили. Он оказался вором-рецидивистом, у него была кличка: Косой. С двумя такими же отпетыми дружками он накануне дочиста выгреб кассу в управлении стройки и собирался бежать в низовья реки. Но понимал, что это не так просто — даже на моторке, которую они заблаговременно угнали с соседнего рыбокомбината и, полностью снаряженную, запрятали в одной из бесчисленных узких проток.
И вот тогда-то у них возникло дерзкое решение; пожаром отвлечь внимание людей.
Расчет был прост: пока то да се, пока мы будем гасить огонь да ликвидировать последствия, да ломать головы — кто поджигатель? — они успеют уйти далеко. А места здесь глухие, два часа на моторке по протокам — а там хоть месяц ищи, на воде следа не увидишь.
Ни на предварительном следствии, ни позднее — на суде Косой ни слова не сказал о моей расправе над ним. Говорят, судья и заседатели были удивлены, кто это так его изукрасил. Но он твердил одно: не помню.
Он не помнил, но я-то ведь помнил. В конце концов я не выдержал и пошел к Руденко. Тот выслушал меня хмуро, почему-то глядя в окно. Сухо сказал:
— Так. И что?
Я потерянно двинул плечом:
— Н-ничего...
— Из-за этого ко мне шел?
— А как бы ты думал?
— Так вот. Давай договоримся: ты ничего не рассказывал, я ничего не слышал. Понял?
— Но погоди, Михаил Степанович, как же так? Ведь я чуть не убил человека...
Он вдруг побагровел и заорал:
— Проваливай ко всем чертям! Что у меня — без тебя забот мало?!
Маркел глядит на меня мирненько, даже, пожалуй, с дружелюбием:
— Вспомнили?
Мне вдруг стало ознобно, будто я стою на сквозняке, но я не могу, не имею права выдать ему сейчас своего состояния. Ведь не ради воспоминаний пришел он ко мне?
— Вам от меня что-нибудь нужно?
— Что вы, что вы!— он весь подался вперед.— Я, Алексей Кирьянович, просто так. По человеческой доброте своей. Вдруг, думаю, он меня узнал, и начнутся у него... угрызения совести? А ведь ничего этого не требуется, совсем не требуется!
Во-он оно что. Не горазд же ты на выдумки, святой отец, не горазд. Решил зажать меня в кулак?
А он помедлил, подался вперед, через стол. Будто между прочим, спросил:
— Косой-то, я слыхал, в тюряге потом богу душу отдал? Правда — нет? Слаб вроде оказался.
— Да вы что? — удивился я.— И давно?
— Вскорости. Точно не знаю. Люди болтали. А вы знаете, к чужому слову десять слов присочинят. Хирел, говорят, хирел, да так и не выкарабкался. Внутренности у него будто отбиты были.
Нет, Маркел, не дам я тебе порезвиться. Не жди. Произношу равнодушно, с легким оттенком недоумения:
