— Не забудь теплое белье!
И вот — извольте радоваться! Мне бы теперь работать, мотаться по стройке, приглядываться к людям, сидеть на шумных «планерках» в прокуренном кабинете начальника стройки, у которого, кстати, я в этот приезд даже не успел побывать. А я вместо этого лежу, и нога моя в лубяном совочке приподнята и надежно принайтована к спинке кровати.
— Привязанный Прометей,— сострила третьего дня остроязыкая Лариса.
В половине шестого возвратятся с работы мои заботливые грабари. Они ввалятся ватагой, с шутками-прибаутками и довольно-таки беспощадными насмешками, от которых иной раз поеживаешься. Грубая одежда — ватники, робы, сапоги,— даже волосы и кожа их будут пропитаны запахами сырой глины, которую они ворочали целый день, осенней прелой листвы и дымом костров, на которых они эту листву сжигают. И все-таки нет сейчас для меня запахов более радостных, чем эти.
..Мои соседи будут по очереди отфыркиваться под умывальником — каждый на свой лад; и, покряхтывая от блаженства, докрасна растираться полотенцем — тоже, если присмотреться, каждый по-своему; и между делом, на чем свет стоит, поносить Виноградова,— это уже все одинаково.
После рабочего дня, каким бы утомительным он ни был, они не забудут принести и мне кто что. Лукин — неизменную пачку сигарет, купленную по дороге:
— Ты уж, Кирьяныч, не серчай. Не было твоей «Новости».
Серега притащит какой-нибудь диковинный корень или обломок невесть когда и как попавшей в землю кости. Он убежден: любая кость — это кость мамонта. Их тут, этих мамонтов, целое кладбище.
Борис выложит на тумбочку чистые носовые платки, выстиранные для меня его заботливой подружкой:
— Лариска смеется: мужчина, а платочки женские.
Один Алексей не приносит ничего. Скажет мимоходом:
— Я вам, Алексей Кирьянович, в следующий раз целого мамонта притащу,— и рассмеется.
А потом сядут ужинать, и это любо-дорого посмотреть, какими большущими ломтями Лукин будет резать хлеб, как аппетитно будут хрустеть они солеными огурцами, пускать по кругу бутылки с ряженкой.
— Кирьяныч, ты что притих? У тебя там все есть? — непременно поинтересуется бригадир.
И я, счастливый, что кончилось одиночество, что жизнь опять полна голосами и запахами, что я — по праву ли, не по праву — снова чувствую себя частицей этого маленького, но веселого и шумного мужского коллектива, отзовусь с благодарностью:
— Все, все есть, не беспокойтесь!
А кто-нибудь из ребят все равно будет подсовывать мне, то огурцы, то кефир, то девичью утеху — слипшиеся соевые батончики.
