- Ну, это вы бросьте! - твердо сказал Петр. - Вы еще приведите эту дурацкую фразу о том, что каждый народ достоин того правительства, которое у него есть.
- Во! - взревела Антоновна. - И приведу! Это именно такая фраза и есть, нужная. И ничего она не дурацкая! Нет, ты погляди, Денисыч, они тут наворочают, налепят горбатого, мы давай исправлять, а нас же в виновные рядят!
Денисыч только усмехнулся и выпустил дым в форточку.
- Так как же это вы исправляете? - закричал Петр. - Когда я книгу видал?
- И, касатик, да ты не понял ни хрена. Книга, она ведь для чего? Для сценария. Как в кино. Делаем так, делаем эдак. Все вроде хорошо и приятно, так нет же! Вдруг - бац! - вылазит какой-нибудь оглашенный и давай гнуть свое, в сценарии не предусмотренное. Ага! Ну, это только в кино хорошо, когда актеры отсебятину порют, такое даже приветствуется. А в жизни?
- А кого это вы имеете в виду? Горбачева, что ли?
Антоновна не ответила, отвернулась.
- Ты, милый, вот что, - сказала тусклым голосом. - Помолчи, ладно? Не понимаешь ни хрена, так хоть не лезь со своими суждениями, от которых хоть стой, хоть падай, а то и вообще - слезу выгоняет.
- Да ладно, молчу, - угрюмо отозвался Петр. - Мне ведь жить немного осталось. Солнышко-то хоть покажете напоследок? Или так и кокнете в подземелье своем?
- Аналитиком будешь, - сказала Антоновна. - Видал - сидят за компутерами?
- Спасибо. А домой-то хоть отпустите? Или у вас там комнаты... Ах, да, там и живут?
- Там и живут. На солнышко только проверенные выходят. Вроде меня и Денисыча.
- А мне нельзя - проверенным?
Антоновна поглядела на него и вдруг развеселилась.
- Отчего нельзя? Можно. Лет через пять при хорошем поведении можно и проверить тебя, гы-гы. А пока поработаешь, мы на тебя посмотрим.
Петр ничего не ответил. Сбегу, решил он. Из любой тюрьмы можно сбежать, и я сбегу.
- Это только кажется, - словно отвечая на мысли Петра, и мучая его тяжелым взглядом, сказала Антоновна. - А на деле ох как трудно.
- Это вы про что? - невинно спросил Петр.
- Не прикидывайся, - улыбнулась Антоновна. - Ты знаешь, про что.
- А вы что же, мысли читать умеете?
- И мысли, и прысли, и много чего могу. - Она стукнула себя в грудь, и та заколыхалась.
Петр уставился на грудь, ничего не сказал. Ничего она не умеет, - подумал он. У меня все на лице было написано. И потом, о чем я еще мог подумать?
Они вышли из автобуса в том самом гараже, обшитом металлическими листами, спустились по лестнице и пошли по коридору с бесконечными рядами дверей. Вдруг одна из них открылась, и на пороге появился Семен Михайлович, в белоснежной сорочке, отутюженных брюках и лакированных штиблетах по моде пятидесятых годов. Он скрестил руки в черных нарукавниках на груди, смотрел молча и беспристрастно. Петру захотелось выкинуть какой-нибудь фортель, например, схватить его за яйца, но эта затея не показалась ему удачной. Он только смиренно поздоровался:
