Лукин выложил на столик портсигар, спички, переоделся в пижаму, аккуратно повесил китель, брюки и принялся стелить постель. Будучи по натуре человеком общительным, он сейчас не хотел ни с кем разговаривать. Вся последняя неделя, проведенная в Москве, была такой насыщенной, такой напряженной, что теперь хотелось просто выспаться под стук колес.
Не тут-то было. Дверь купе шумно откатилась. Официант в белоснежной тужурке выставил на столик дюжину бутылок пива и вышел. «Послал бог любителя пива», — с досадой подумал Лукин и повернулся на бок лицом к перегородке, надеясь притвориться спящим. Но снова громыхнула дверь, вошел сосед. Откупорив бутылку, шумно вздохнул и причмокнул губами.
— Ах, чудо! «Мартовское»!
Лукин не реагировал, надеясь, что сосед утихомирится. Но того явно не устраивало одиночество.
— Наконец-то вырвались из объятий столицы. Как изматывает Москва!
Лукин понял, что притворяться бессмысленно. Он сел на полке и потянулся к портсигару.
— Михаил Федорович! Вот так встреча! Здравствуйте, дорогой!
Лукин, увидев протянутую руку, немного помедлил, доставая папиросу.
— Да вы меня вроде не узнаете?
— Почему же? Роман Яковлевич Терехин, — Лукин нехотя протянул руку.
— Искренне рад видеть вас живым и здоровым. Вижу и портсигар знакомый: рисунок на крышке — ямщик на тройке, в метели пляшущие бесы, как же, помню. Во, — глянул он на тыльную сторону крышки, — и надпись помню: «Честному воину Рабоче-Крестьянской Красной Армии от ВУЦИКа». Я слышал, что вы в Забайкалье армией командуете, не так ли? Какими судьбами на Украину?
Лукин неопределенно пожал плечами.
— Понимаю, понимаю. Сколько же времени мы с вами не виделись? Лет пять-шесть?
— Да, около этого. А вы где сейчас? — Лукин с усилием заставил себя поддержать разговор.
— Я сейчас в Киеве, работаю в промышленности. Вот вызывали в наркомат. Да… Какую индустриальную базу создали, а! Шутка сказать, за три года пятилетки ежегодный прирост продукции составил в среднем более десяти процентов! Цифра. А что за этой цифрой? А в оборонной промышленности…
Лукин слушал Терехина, машинально постукивая портсигаром о столик, поворачивая его к себе то одной, то другой стороной. Голос Терехина доносился как будто издалека. Лукин старался успокоить себя, не давать волю чувствам. Глядя на портсигар, он твердил про себя в такт стуку колес: «Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна освещает снег летучий…» Размеренный ритм стиха, мысленно многократно повторенный, каким-то образом вернул Лукину душевное равновесие и самообладание, нарушенное неожиданной и такой неприятной встречей.
