Вероятно, «духи» следили за манипуляциями по извлечению танка и заминировали всю округу. Но и мы были не лыком шиты — впереди уже шел танк с минным тралом, похожим на каток для укладки асфальта. Правда, после трех-четырех мин водитель окончательно оглох от разрывов, и пришлось сажать на его место батальонных офицеров. На излучине дороги, еще за километр до вытащенного танка, в этот день нас зажали серьезно. Стреляли сверху слева — с горы, и из зарослей на правом берегу реки. Местонахождение их позиций выдавали лишь дымки от выстрелов. Колонна вела ответный огонь на подавление из пулеметов и орудий. Нога нашего стрелка просто влипла в педаль турели КПВТ. Мы стреляли сначала через бойницы из автоматов, затем, поняв, что нас сейчас сожгут, выскочили из брони и залегли у колес. Духи продолжали нас долбить.
Ситуацию спасли вертолеты — слава советнику-стрелку! Раздалось характерное «хрюканье» — полетели НУРСы (неуправляемые реактивные снаряды) и когда пыль опустилась, на месте «зеленки» на островке остались лишь обгорелые пни да воронки. Пехота полезла вверх на гору, а мы силами двух БМП, которые стояли почти в хвосте конвоя, столкнув в реку грузовик и филигранно развернувшись на одном месте, пошли назад в сторону Джелалабада, чтобы обогнуть злополучное место с тыла. Маневр удался. Правда, через полтора часа, когда мы ворвались в забытый богом кишлак, состоявший из пяти-шести дувалов, там уже хозяйничали афганские солдаты, реквизировавшие у местного населения продовольствие. Перечить мы им не стали — злоба на «духов» еще не утихла. Хотелось все разбить и всех уничтожить. Правда, сдержали себя, и пошли искать воду — жара была невыносимая. Нашли какой-то арычок. Откуда там, на горе взялась вода, я в тот момент не подумал. Она воняла тухлятиной, но решили, что это все же лучше, чем пить из реки — сразу вспоминались трупы танкистов. Хотя из реки я тоже до этого попил, чтобы не изжариться на солнце. Зараза в воде была везде.
Вечером следующего дня в Самархеле меня бил озноб, лоб горел. Начались рвота и понос, которые не проходили несколько дней. Лисов в итоге, отвергнув мои просьбы остаться, погрузил меня в вертушку и отправил в Кабул. На джелалабадском аэродроме при построении перед отлетом я блевал и меня запустили раньше времени внутрь, где я лег на скамейку. Из кабульского аэропорта в город пошел пешком — я никому был не нужен. От жары и температуры, почти терял сознание, автомат волочил за собой будто собаку на веревке. Ехавшие из аэропорта незнакомые советники, заметив меня, уже сидевшим на обочине дороги, притормозили и доставили домой. Я открыл дверь квартиры и рухнул на койку. Организм не принимал ничего — и еда и вода выходили через несколько секунд через все отверстия, которые имеются в человеческом теле. Дома никого не было — как назло все уехали по командировкам. В таком состоянии через пару дней меня и застала дома знакомая медсестра Галя Живова, сама одела в теплую куртку (на дворе стоял июнь) помогла доковылять до «таблетки» — медицинского УАЗика-«батона», которая отвезла меня в афганский госпиталь. Под капельницами я пролежал около трех недель, попутно принимая внутрь швейцарские лекарства — медицинскую «гуманитарную помощь» ООН. С тех пор я очень сильно зауважал международное сообщество — если бы не оно, то неизвестно чем бы все это кончилось. Знаю точно, что в то время таких лекарств в советских медсанбатах не было, да, наверное, и мест свободных — из провинций пошел вал раненых и больных, так что некоторых пациентов клали в афганские госпитали.
