— А! Господин адмирал пожаловал! — сказал он, приблизившись, и неожиданно, как-то по-рысьи кинулся на Бестужева и схватил за грудки сильными жилистыми руками. — Да я тебя, офицерское отродье, щас при всех кончу!
Павел перехватил руки мужика, хотел вывернуть их, но Бестужев остановил:
— Погоди, Павел, дай поговорить.
Тот нехотя отпустил мужика — ничего себе разговор, — но остался рядом, готовый в любой момент прийти на помощь.
— Об чем говорить-то? — от мужика несло перегаром. — Каторжанин я! Такой, как ты, меня в Сибирь загнал!
— Брось дурить, Митрофан, — вмешался Пьянков. — Они ведь тоже на каторге были!
— Х-ха! Ты его каторгу с моей не равняй! Я вот десять лет в Акатуе отбухал!
— Смотри, Митрофан, — Бестужев показал свои запястья. Тот глянул и, увидев рубцы от кандалов, оторопело заморгал.
— В Акатуе друг мой погиб, Лунин…
— Лунин, говоришь? Дак я могилу ему копал…
— Могилу ему выкопали те, кто тебя мучил!
— Ты в сам-деле его друг?
— Ровно десять лет в Чите и Петровском Заводе с ним отбыл. А он ведь тоже офицер.
— Прости, адмирал, — опустив голову, сказал Митрофан.
— Слава богу, — обрадовался Пьянков. — Да садитесь вы…
— Слушай, Митрофан, а как умер Лунин? — спросил Бестужев.
— Темное дело. Наверняка пособили, живодеры. На вид ему за семьдесят было — беззубый, седой как лунь, а как вкопали крест, гляжу — ему всего пятьдесят восемь…
— Знаешь хоть, за что его сослали?
— Да письма, говорят, какие-то писал.
— Не какие-то, а против царя, да такие, что его во второй раз арестовали.
— Ничего про то мы не знали, но чувствовали — не простой он человек. Его и стражники не то что боялись, но как-то опасались. Глазищи были — глянет, как перед господом богом трепетали некоторые…
— Ладно, давайте ужинать, — Пьянков начал разливать уху.
— Вкусно, — одобрил Бестужев. — Кто ловит-то?
— Да он же, — кивнул на Митрофана Пьянков, — и такой мастак!
— Откуда родом? — спросил Бестужев.
— С Кубани, из Усть-Лабы.
— Как же сюда попал?
— Офицера одного чуть не прикончил, — буркнул Митрофан.
— Оттого ты и «уважаешь» их…
— Шибко лютый был, чуть что — в зубы. Не стерпел однажды, ответил ему. Скрутили, сквозь строй прогнали, еле жив остался…
— Будя прошлое ворошить, сказал Пьянков, — Спать надо.
