Заночевав в селе Посольском, они двинулись вдоль Селенги. Живописна санная дорога у Троицка, Ильинки, у скал, близ Мандрика, где зимник проложен напрямик по льду реки. После ночлега в Верхкеудинске они направились вверх по Уде, по Хоринской степи. Места эти хорошо знакомы — Бестужев прошел тут пешком, когда их переводили из Читы в Петровский Завод осенью 1830 года. Многих уж нет, а те, кто живы, почти все уехали на запад, и лишь один он отправился на восток.
А тогда, двадцать семь лет назад, шествие возглавлял Завалишин. Невысокого роста, в шляпе с широчайшими полями, в черном балахоне собственного покроя и шитья, с длинным посохом в одной руке и библией — в другой, Дмитрий, видимо, представлял себя главой Вселенского ордена спасения, о создании которого мечтал еще до восстания. Но пастырь выглядел скорее смешно, чем величественно.
Неудовлетворенное стремление к особому предназначению сказывалось у него еще в каземате. Когда Завалишина избрали артельщиком коммуны, он начал навязывать свое мнение в вопросах не только хозяйственных. Вскоре это надоело соузникам, и они назначили другого артельщика. Но во время перехода он с удовольствием взял на себя роль вожака, тем более что против этого никто не возражал.
Однако комичен был не только «вожак». Декабристы одеты были кто во что горазд: Волконский в женской кацавейке, Якушкин — в короткой детской курточке. Одни шли в долгополых пономарских сюртуках, другие — в блузах, испанских мантиях. Жители попутных сел, напуганные россказнями о «секретных» — государственных преступниках, с удивлением глядели на пеструю толпу людей, вовсе не похожих на головорезов. Окажись здесь какой-нибудь европеец, он принял бы их за сумасшедших, выведенных па прогулку из дома призрения душевнобольных.
Поход, длившийся более месяца, вспоминался как самая светлая полоса их жизни в Сибири. От постоянного движения, солнца, свежего воздуха все окрепли, набрались сил. Столько леп прошло, а вспоминается как сейчас.
Эскадроны верховых бурят сопровождали головную колонну. Ночлеги и дневки устраивали в бурятских юртах, которые везли с собой и устанавливали в самых живописных местах. Почти все, кто хоть немного рисовал, взялись за кисти.
Где-то под Хоринском им встретился на редкость роскошный экипаж, запряженный тремя парами лошадей цугом. Бестужев подумал, что в нем сидит тайша[5] но вышел его сын, мальчик лет двенадцати, в шубе, покрытой ярко-зеленым атласом, в бобровой шапке, украшенной голубыми шариками и стеклярусом/ На боку — сабля с серебряным темляком, на шее — золотая медаль на Анненской ленте.
