Лучи утреннего солнца осветили еще около двадцати матрацев вместе с их обитателями. Все они являлись людьми и, в моем понимании, иностранцами. Перечислять их здесь полным списком нет никакой возможности, но, к счастью, и необходимости в том тоже нет.
Умывшись в ушате ледяной воды, стоявшем во дворе, и почистив зубы, от чего они сразу испуганно заныли, мы с Шурой помчались вприпрыжку на камбуз, надеясь убедиться, что вчерашний импровизированный ужин — это всего лишь досадное недоразумение. Нас встретили ласковые улыбки «старожилов», восседавших на скамейках вдоль стола. Всем предложили взяться за руки, чтобы совершить небольшую медитацию перед приемом пищи. Требовалось хорошенько сосредоточиться, почувствовать, так сказать, спинным мозгом рядом сидящего товарища и передать ему тепло своей души по невидимым проводам любви. Не знаю, к кому ушла моя энергия, но в меня явно никто не целился.
Когда процедура группового духовного соития завершилась, взор мой устремился в сторону накрытой поляны, и тихая паника овладела мной. Расставленные для общего пользования пиалы были полны вчерашней белой дряни. Кое-где виднелись тарелки с разложенной на них зеленью, сильно смахивающей на ту, с которой ведут неравную борьбу на своих огородах российские крестьяне, а по всему столу кто-то заботливо разложил ломти блокадного ленинградского хлеба с опилками. Я налил себе в стакан проверенного вчера молока и стал его пить мелкими глотками, пытаясь сообразить, что все это значит, и что ответить первому любопытному на вопрос об отсутствии аппетита. Шурино стандартное «I don’t speak English» тут явно не годилось.
Тем временем поляна быстро пустела. Наблюдая, как наделенные разумом существа с аппетитом уписывают этот силос, я все больше мрачнел, и самые нехорошие подозрения закрадывались в мое сознание. С Шурой, судя по всему, творилось нечто похожее — он меланхолично прихлебывал молоко и двигал желваками.
Наконец, покончив с завтраком, мы снова взялись за руки и совершили очередной намаз. Готов поклясться, что по минимуму тридцать процентов всей доброты и тепла мира в этот момент прошли через нас с Шурой и провалились в некое подобие черной дыры. Мне даже показалось, что в помещении запахло паленой серой.
Выдержав предусмотренную регламентом паузу, мы дружно поднялись из-за стола и гурьбой отправились к стенке, где висели какие-то детские рисунки. С первого взгляда на них стало ясно, что это — сегодняшний график выполнения работ по лагерю, и я вспомнил, что он называется «трудовым международным». Согласно расписания в мою задачу входило снабжение лагеря питьевой водой, а Шуру ждала вырубка леса. Мое воображение, обостренное голодом, тут же нарисовало безрадостную перспективу таскания воды из колодца двенадцатилитровыми оцинкованными ведрами, но я представил Шуру на лесоповале с бензопилой в руках, и мне полегчало.
