Вскоре они вышли в сад. Хотя был теплый осенний день, Корделия никак не могла унять легкий озноб, который охватывал ее по мере приближения к теперь уже знаменитой скамейке. «Не думаю, что когда-нибудь смогу сесть на нее, — говорила она себе, — это ведь грех, искушение судьбы. Но почему я ищу в этом зловещий смысл? Мне нужно просто радоваться за бедного господина Торнтона».
Впрочем, постепенно она осознавала, что старик Торнтон на самом деле не так счастлив, как хотел казаться. К нему опять вернулось беспокойство; и он все спрашивал, действительно ли они видели на фотографии Роберта. При этом уверенности в его голосе становилось все меньше. День клонился к вечеру, и Корделия уже чувствовала себя измученной, тем более что выдерживать затравленный, несчастный взгляд господина Торнтона становилось невозможно, и она покидала его дом с мерзким ощущением, что их визит принес больше вреда, нежели пользы.
— Лучше бы он никогда не видел этой книги! — в сердцах бросила она по дороге к станции. — Он ведь хочет одного: чтобы Роберт был жив, был рядом с ним, дома, а это невозможно, и потому он страдает, а фотография доставляет ему лишние муки.
— Ты права. Но… как ты догадалась, дорогая, что именно он хотел заставить нас увидеть?
Она объяснила, в чем состояла ее иллюзия.
— Понимаю, хотя нет, не понимаю. Так ты думаешь, в тебе просто заговорила память? Ты вспомнила ту фотографию?
— Думаю, да, — нехотя согласилась она, вспоминая, что господин Торнтон не приносил ту, старую, фотографию для сравнения. — Но в какое-то мгновение я действительно увидела Роберта в военной форме…
Поток воспоминаний был прерван появлением дяди Теодора, который остановился на лестничной площадке и встал рядом. Корделия слегка вздрогнула.
— Извини, дорогая. Я, наверное, испугал тебя. Ты так задумалась, я не хотел нарушать твое одиночество.
— Нет, очень хорошо, что нарушил. Я как раз вспоминала наш последний визит к бедному господину Торнтону.
У дяди Теодора была привычка: волнуясь, он теребил руками свои густые непослушные волосы; и вот сейчас его седая шевелюра топорщилась во все стороны. Невысокого роста (он был чуть выше Корделии), жилистый, Теодор всегда выглядел моложе своего возраста. Но сегодня он, казалось, чувствовал себя на все свои шестьдесят семь; лицо приобрело землистый оттенок, продольные морщины на щеках стали похожи на тонкие шрамы или царапины. А его взгляд, в котором сквозили то ли растерянность, то ли беспокойство, почему-то напомнил ей о господине Торнтоне.
