Смиренно подхожу я к Солнцу, разжимаю пальцы, которые оказывается все время были сжатыми в кулак, выпускаю из них оцепенение и, склонив голову, говорю:
- Отче! Прими меня и аз есмь.
Я очнулся от грохота сапог, от лязга ключей в двери камеры предварительного заключения.
Меня отвели к Следователю и мы поехали к месту трансляции встречи с Великим Синклитом.
Там стоял оператор с камерой и ведущий. Кружились помощники. Небольшая толпа любопытных притоптывала рядом. Среди них находились и мои дворовые друзья.
Все смотрели в сторону ворот дурдома. Ведущий отправился на проходную, долго там пропадал и, наконец, вывел из нее в сопровождении санитаров членов Великого Синклита. Блаженный был среди них.
- Любопытно. Любопытно. - бормотал Следователь.
Ведущий подвел их к камере, и что-то свое стал вещать в микрофон.
Толпа окружила участников встречи, стараясь попасть в поле зрения объектива. Мы подошли поближе.
- Кто? - спросил Следователь.
- Сейчас увидишь. - огрызнулся я.
Пока ведущий заходился в ораторском экстазе, его помощники проносили перед объективом какие-то тряпки, шприцы и тампоны. "Женские прокладки", - определил Следователь.
- А теперь мы познакомимся с загадочным Великим Синклитом, которому мы посвятили столько своих передач, и с господином Доктором. - провозгласил ведущий и ткнул пальцем в сторону понурых членов Великого Синклита. Помощники быстро понадевали на них какие-то плакаты с требованиями дотаций работникам телевиденья.
- Господин Доктор, подойдите к нам. Вы имеете возможность обратиться непосредственно к многомиллионной аудитории наших зрителей. - продолжал передачу ведущий.
Блаженный подошел, как был, с дурацким плакатом и взял протянутый микрофон.
Он говорил долго. Говорил о религии, об опасностях выбранного пути, о возможных катаклизмах. Говорил, что надо делать, чтобы избежать их. Говорил с жаром и волнением, стараясь возбудить чувства и мысль публики, которая только таращила глаза и, отталкивая друг друга, отвоевывала место перед объективом. Он перешел на вопль, напоминающий проклятье. Казалось, он взорвется бомбой. Равнодушие лежало мертвяченой.
Наконец, он сорвал плакат, разорвал пальто и вытащил философкий камень. Тот мигал как подпорченная лампочка. Блаженный с невиданной яростью стал бить его кулаком, тыкать в физиономии ротозеев, что те шарахались, как пыль, скрипнув зубами, сдавил его, чем вызвал мириады тусклых искр, и, наконец, отчаянно, с размаха, так забросил далеко, что ни камня, ни изумрудного света не стало видно.
