— Почему бы нам не позволить ему размалевать все стены до единой? — сказал Тополиный Пух с раздражением. Гарту не верилось, что оно было вызвано его проступком. — Может, тогда Бюро не прельстится этим зданием. Другого способа бороться с ними у нас нет.
— Сэр! — сказал Гикори. — Мы не можем поощрять такого рода…
Тополиный Пух взмахнул пухлой рукой.
— Ладно, ладно. Но сейчас для этого не лучшее время, Гикори. — Он вздохнул, поглядел на бумаги у себя на столе, факсы. — Предлагаю поручить юному Гарту перекрасить все стены в один цвет, чтобы помещением можно было снова пользоваться.
Услышав, на какую жестокую кару он обречен, Гарт почувствовал, что у него подгибаются ноги, хотя благожелательный администратор вовсе не считал свой приговор хоть сколько-нибудь суровым.
— Но… неужели вы даже не хотите посмотреть на то, что я нарисовал, сэр?
— В этом нет нужды, — ответил Тополиный Пух, с головой уйдя в папку с документами. — Я уверен, что все прекрасно. Ты очень талантливый юноша, Гарт, но должен считаться с некоторыми ограничениями.
Бежевая краска пахла кисло и едко. Гарт накладывал ее толстой и грубой кистью. Лошади и подводы исчезли под тускло-коричневатыми слоями. Розовощекие монахи-трапписты продолжали прихлебывать свой пенистый напиток, пока он закрашивал их лица.
Гарт перестал красить, и кисть в его руке задрожала. Он умудрялся удерживать слезы под веками, не позволял им брызнуть на щеки. Он вновь обмакнул кисть в ведро и шлепнул краску на грубую кирпичную поверхность.
Первые полчаса Гикори наблюдал за ним — без единого упрека или назидания, а просто со строгой неумолимостью. Гарт не пытался спорить с монахом, хотя и жалел, что не сможет показать картину Эдуарду и Терезе, прежде чем уничтожит ее.
— Судя по тому, что я еще вижу, это было очень хорошо, — услышал он у себя за спиной голос Мягкой Скалы.
Гарт постарался взять себя в руки, прежде чем обернулся к наставнице.
— Если бы вы пришли прежде, чем я закрасил все лучшие места…
— Но твое панно под краской все такое же.
Он стоял, и кисть роняла на пол ровные бежевые кружочки.
— Но ведь его никто не видит. Я не могу его никому показать. А разве предназначение искусства не в этом?
Она кивнула гладкой головой.
— Отчасти, дитя. Бесспорно, искусство — это способ общаться и делиться с другими. Однако не только. Вспомни противостояние процесса и конечного продукта. Тебя твое занятие ничему не научило?
Он сглотнул.
— Вы наставляли меня извлекать уроки из всего, что я делаю.
