Литературная Газета 6325 (№ 21 2011) | страница 37
Но бесчисленных читателей «Письма» меньше всего занимала подоплёка этого спора. Слова, в праведном гневе брошенные умирающим «Робеспьером», – эти слова сами по себе были грандиозны и неотразимо горьки: «вся мыслящая Россия» отозвалась на них подземным сочувственным гулом. С этого момента Белинский действительно становится мучеником и пророком. За публичное чтение его эпистолярий чтецов приговаривают к смертной казни: литературная критика не знала более высокой оценки. Семилетнее, вплоть до кончины императора Николая, неупоминание имени Белинского только усиливает тайное мерцание нимба над его головой. Когда в 1859 году начинает выходить первое собрание его сочинений, это воспринимается не столько как литературное событие, сколько как знак перемен. Счастливо поименовавший «Онегина» энциклопедией русской жизни, он сам становится энциклопедическим словарём – в приготовительных классах отечественного либерализма.
Часто поносимый при жизни журнальный боец в своём посмертном существовании превращается в фигуру неприкосновенную. Публичный спор с ним отныне немыслим (не ведающий пощады Писарев лишь снисходительно пожурит предшественника за его преувеличенные понятия о Пушкине). Может быть, именно этим объясняется та площадная ругань, какую позволил себе Достоевский – в частной, не предназначенной для посторонних глаз переписке.
Достоевский, как и тот, о ком он так яростно судит, тоже «человек экстремы». И в данном случае он тоже иконоборец и еретик. Обвиняя интеллигенцию в беспочвенности, искажении народной правды и корпоративном эгоизме, автор «Бесов» не может не распространить свои антипатии на того, кто, по его мнению, «стоял у истоков нынешних заблуждений». Но, признавая неизбежность Белинского, он как бы признаёт органичность процесса. Автор «Карамазовых» за несколько недель до смерти на вопрос, какого рода литературу можно рекомендовать молодому человеку для полезного чтения, советует ему «лишь то, что производит прекрасное впечатление и родит высокие мысли». В предлагаемом списке наряду с Библией значится и Белинский: тот, кто только что был жестоко оспорен в пушкинской речи.
Итак, даже у субъективнейшего из оппонентов Белинского не вызывает сомнений, что знакомство с ним «родит высокие мысли». Иными словами, признаются моральный характер его деятельности, его бесспорные педагогические заслуги.
«Зачем он государство отрицал?»
«Подлец тот, кто не верит бессмертию души!» – страстно внушал К. Аксакову впечатлительный Виссарион. А на другой день с не меньшей горячностью заявлял: «Тот мерзавец и проч., кто верит в бессмертие». Разумеется, эти максимы изрекались не для того, чтобы скорее приступить к обеду. Говорящий был искренен, как всегда.