История войн и военного искусства | страница 9

Благодаря этому исправлению Геродота при помощи прус­ского устава ход битвы становится совершенно ясным. Мильтиад дал подойти наступающему врагу на дистанцию в 100 или 150 шагов, пока не сделались чувствительными стрелы персид­ских лучников; тогда он приказал фаланге броситься бегом на врага. Бег имел двойную цель — усилить физически и морально удар атаки и затруднить стрельбу лучников. При коротком про­беге конница противника не имела достаточно времени, чтобы атаковать фалангу с боков. Массы лучников, с их очень несо­вершенным предохранительным вооружением, рассеялись под натиском этого удара, и когда после короткого сопротивления начался общий поток бегства по всей равнине, персидская кон­ница не могла уже изменить ход сражения. Все персидское вой­ско поспешило к кораблям, и ему удалось уйти, так как оно получило передышку в то время, когда Мильтиад собирал на месте, где сейчас возвышается холм, своих опьяненных побе­дой людей и подготавливался к новой битве против кораблей, из которых в конце концов было захвачено лишь семь.

Дельбрюк высказывает свое суждение относительно бит­вы: «На пороге мировой военной истории стоит исполинская фигура полководца Мильтиада; самая совершенная и трудная форма ведения боя, которую когда-либо, до самого новейшего времени, применяло военное искусство,— оборонительно-на­ступательная — выступает перед нами в простых линиях клас­сического шедевра. Какой кругозор в выборе позиции, какое самообладание при ожидании вражеского нападения, какой авторитет в массах, состоявших из сознательных демократи­ческих граждан,— авторитет, столь необходимый для того, чтобы удержать бойцов на избранной позиции, а в решитель­ный момент повести их в атаку беглым шагом... Все рассчита­но на этот момент; ни минутой ранее — иначе афиняне достиг­ли бы врага в беспорядке, задыхаясь от усталости; ни минутой позже — иначе стало бы попадать в цель слишком много вра­жеских стрел, и огромное количество падающих и

Бой фаланг.

Изображение на чернофигурной пелопоннесской вазе IV в. до н. э.

колеблющихся ослабило и сломило бы, наконец, силу атаки, которая должна была обрушиться на врага как горная лавина, чтобы достигнуть победы. Мы знаем лишь нечто подобное этому, но не более великое, чем это».

Значение этой битвы нисколько не ослабляется оттого, что легенда сменяется здесь историей; греческие писатели находят­ся в странном противоречии с самими собой, рисуя персов то великолепными, храбрыми воинами, то большими трусами, ко­торых гонят в битву плетьми. Но совершенно ясно, какое из этих мнений должно взять перевес. В экспедицию на Грецию персидский царь послал, несомненно, лучшие свои войска, и разговоры о трусости персов возникли лишь из необходимости объяснить, как могло небольшое греческое войско победить во много раз большее количественно войско персов. Фактически под Марафоном ополчение граждан маленькой республики раз­било отборное регулярное войско могущественного деспота. Для легенды это очень сложное явление; «понятие о качестве для масс слишком тонко, они превращают его в понятие о коли­честве»,— думает г. Дельбрюк с тем истинно гегельянско-марксистским уклоном, который заставил бы его задрожать от ужа­са. Таким образом, история далеко превосходит легенду, со­гласно которой горсть храбрых греков обратила в бегство необозримые массы трусливых персов.