— Не беспокойтесь обо мне, мсье, я посижу на табурете и подожду. Если вам нужна помощь, только скажите, — пролепетала девушка.
Предложение помощи и почтительное обращение смягчили сердце Жозефа, и он удостоил Денизу улыбки, прежде чем вернуться к клиенту.
Виктор в прекрасном настроении поднимался по улице Лепик, насвистывая первые такты вальса Форе. На улице Толозе он толкнул двери «Бибулуса», кабачка под вывеской «К поддатой собаке». После залитой солнцем улицы его глаза не сразу привыкли к полумраку зала с низким потолком и бочками вместо столов. Двое посетителей пили пиво, лениво перекидываясь засаленными картами.
Багроволицый толстяк за стойкой разливал пиво по кружкам.
— Привет, Фирмен! — поприветствовал его Виктор.
— День добрый, — буркнул в ответ трактирщик.
Виктор миновал узкий коридор и попал в помещение со стеклянной крышей, где была, оборудована мастерская. От топившейся углем печки тянуло жаром, в воздухе висел густой запах табака. Человек шесть молодых людей стояли за мольбертами и писали этюд: полуобнаженная натурщица опиралась о колонну, на верху которой стояла ваза с гвоздиками. Чуть в стороне от остальных работала хрупкая девушка с полураспустившейся рыжей косой. Она касалась холста короткими нервными мазками. Одета молодая художница была в длинную широкую блузу, всю в пятнах краски. Высокий длинноволосый бородач что-то объяснял, склонившись к ее мольберту. Кровь прилила к лицу Виктора, он долго наблюдал за ними, прежде чем решился подойти.
— Здравствуй, Таша, — произнес он, намеренно игнорируя бородача.
Девушка, вздрогнув от неожиданности, подняла глаза.
— Могу я поговорить с тобой наедине? — спросил Виктор.
— Каким ветром занесло сюда нашего друга книготорговца-фотографа? — задиристо поинтересовался бородач.
Виктор отвесил ему чопорный поклон.
— Будь душкой, Морис, оставь нас, — попросила Таша, дружески ткнув приятеля в плечо.
— Слушаю и повинуюсь, красавица, для тебя я готов… на все. И прошу, подумай о рамах для своих картин.
— Почему ты с ним так нелюбезен? — тихо спросила Таша Виктора, кладя кисть.
Тот прикинулся невинной овечкой.
— Думаю, мне стоит извиниться, — сокрушенным тоном произнес он.
— Об этом я не прошу. Но я тебя предупреждала: я не позволю относиться к себе, как к вещи.
Их разговор прервали радостные возгласы художников, приветствовавших появление Фирмена с подносом, уставленным тяжелыми кружками. Морис метнул в Виктора насмешливый взгляд и присоединился к художникам, окружившим толстяка-трактирщика. Они называли его благодетелем и спасителем.
