Полковник Роверта боялся открытых окон.
Ненависть была сильнее страха, она глушила его, как рыбу динамитом, парализуя и переворачивая кверху брюхом. Но если Эва могла бы наплевать на отцовскую ненависть, широко распахнув створки и впустив солнце и воздух, то поступить так же со страхом — а значит, и с гордостью, честью, стыдом — было сложнее. Гораздо сложнее. Донельзя.
Тем более что отец, как всегда, оказался прав.
В его квартире привычно пахло книжной пылью, прокисшей пищей, старостью. Непривычно — куревом, перегаром и едкой парфюмерией ментов и журналистов. Оба набора запахов существовали параллельно, не смешиваясь, словно вода и подсолнечное масло в одном стакане. От обоих надо было избавиться.
Эва начала с кухни, где сконцентрировались следы чужаков: затоптанный пол и забитая раковина, тарелки, превращенные в пепельницы, и хрустальные фужеры, из которых пили кофе, полки в снегу рассыпанной муки и распахнутый холодильник в черной плесени… Из бара исчезли бутылки коллекционных коньяков и вин; мародеры, думала она с отвращением, уничтожая тряпкой застарелую грязь и свежие отпечатки чужих пальцев. Отец запрещал даже прикасаться к этим бутылкам, приберегая их до неизвестно каких времен. Теперь они, наверное, проходят как вещественные доказательства. По закрытому и никому не интересному делу.
Она распахнула окна: ручки повернулись легко, без малейшего сопротивления. Наверное, эти, покурив и выпив кофе на чужой кухне, тоже по-хозяйски проветривали ее. А затем опять курили, опять варили кофе, украшая плиту коричневыми звездами… Плиту Эва малодушно оставила на потом. Прошла в комнату.
Солнечный луч лежал на полу узкой пунктирной линией, пробившейся сквозь портьеры и жалюзи. В рассеянном столбе света покачивались чешуйки пыли. Со всех сторон наползали книги — плотно сомкнутыми челюстями корешков, кое-где со щербинками нестандартного формата. Эва провела кончиками пальцев по собранию чьих-то сочинений: пыли, разумеется, не было. И нумерация томов: пятый-шестой-седьмой, первый-второй-третий… Вынимали пачками, а затем ставили на полку как попало. Что искали — деньги, документы, письма? Глупо. Отец никогда не прятал деньги и тем более документы в книгах. А письма… да ему никто и не писал. Только она. Давно.
Письменный стол, конечно, тоже перерыли до основания. Выдвигать ящики и убеждаться в этом она не стала. Лучше сначала перетрясти вещи в шкафу и убрать с дивана белье и наваленную грудой одежду. Бесформенная груда, Эва запомнила, громоздилась там еще в тот день… значит, это не следы обыска. Наверное, отец искал мундир. Лиловый мундир, который она сама много лет назад упаковала в непрозрачный пакет, переложив веточками лаванды…
