Реальный мир заполонила толпа. А эти вещицы сумели проложить свой путь, пробиться сюда, иногда даже по двое, как эти сиамские свечи, в этот Пансион с Постелью и Питанием, к Бетти, где их ожидала забота и безопасность, мир и покой. А однажды, когда половодье толпы схлынет, они выйдут вновь из дверей этого дома, они вернутся в мир, и мир наполнится правильными вещами, и будут ему даны образцы совершенства, к которому следует стремиться, и истории, обогащающие разум.
Ощущая некоторую нервную дрожь, Уолтер присел перед письменным столом с выдвижной рабочей доской. Сделан он был из дуба. Стол не был заперт, и под крышкой виднелся ряд круглых отверстий для бумаг, увенчанный двумя опорами, несущими пьедестал с ручной резьбой — цветами и листьями. В этой секции, охватывающей отверстия снизу и сверху, посередине имелось зеркало. Весь ансамбль венчался фризом, тоже с узором из лепестков и листьев. Уолтеру приходилось видеть изображения итальянских городов, взбирающихся и спускающихся по холмам, — это не так впечатляло. Уолтер почувствовал, что в эту ночь будет спать в роскошном саду, и решил осмотреть все цветники, но сперва нужно исследовать стол, его строение и сущность — задачу эту он держал в запасе, чтобы закончить ею заполошный день и заполнить свой вечер.
На этом столе, как Библия, лежала книга. Уолтер сообразил, что здесь он не видел Библии. «Избранные стихотворения Роберта Фроста». Все знают Роберта Фроста и его седую гриву. Или это у Карла Сэндберга седая грива? На этот раз сдувать пыль нужды не было. Обложка — на ней изображался темный лес над затененной рекой — горделиво утверждала, что под ней уместились все одиннадцать сборников Фроста — надо же, сказал Уолтер, надо же! А на последней странице обложки целая куча рекламных объявлений всяких политиков от литературы. Уолтер лениво пролистал книжку, думая лишь о том, как хорошо иметь такую комнату, где есть такой стол, и на нем такая книга, полная стихов, — серьезная, сумрачная и оттягивающая руку. Тысячи слов, уйма стихов. «Есть неотчетливые зоны». Чудное название. Зоны? Уолтер рискнул прочитать вслух: «За стенами дома сидя, мы скажем: стужа снаружи…» Ну, пока еще не холодно, но точно будет, «…и ветер каждым порывом, крепнущим и бьющимся о стены, грозит крушеньем дому…» Ну, это, пожалуй, слишком сильно сказано. Прямо-таки каждым? «Но дом наш давно испытан и надежен». Верно. Даже ступеньки не скрипят. Ходи вверх и вниз — ни звука. Стихи о дереве? «Что такое нисходит к человеку — душа иль разум, что не позволяет нам соблюдать границы и пределы?» Странный порядок слов, но уж на то и поэзия. Ага, а зоны, — понял Уолтер, заглянув вперед, — это просто климат. Вот почему дереву — персиковому — так неуютно. «Пусть нет отчетливой границы между хорошим и дурным…» э нет, хорошим и плохим, «есть неотчетливые зоны, где мы законы все же чтим». Прервав чтение, Уолтер на минутку перевернул книгу и заглянул на обложку. Что-то там такое, он видел, сказал Джон Ф. Кеннеди… Вот: «море нетленной поэзии одарит нас радостью и пониманием». Фу-ты! Напоминает, что в жизни нужно обосноваться прочнее. Ну значит, эта поэзия была как раз для меня. В этом вся суть.
