Стул, который он не решался назвать «виндзорским», хотя других названий и не знал, был далеко не прост. Он был просто великолепен в чехле из золотистого бархата с бахромой по краю. На сиденье лежала, словно свернувшаяся клубочком кошка, подушка в наволочке из ситцевой набойки с узором из нарциссов и тюльпанов. К стулу примыкал круглый столик: на скатерть, свисающую до полу, как зеленая юбка, была наброшена белая льняная дорожка. Снег на траве, симфония зеленого с белым, восхитился Уолтер. Такие же белые салфеточки были разложены веером, как карты в руке игрока. Все это служило опорой для металлического подноса в форме листа, на котором выстроились стеклянная подставка под стакан, зеленый пластмассовый будильник, фонарик и четыре длинные конфеты в серебряных обертках. Эти предметы могли бы показаться неуместными, как работяга на светском рауте, если бы за ними не стояла внимательность Бетти ко всем мелочам жизни. Край подноса упирался в подсвечник матово-белого стекла, броско контрастирующий с ярко-красной свечой.
Если бы, например, он вздумал переместить чучело длиннохвостой птицы с ее места на кофейном столике, у корзинки, заполненной сухими лепестками, на шкафчик со стеклянными дверцами по другую сторону от кровати, рядом с письменным столиком, оно превратило бы в карликов мужские и женские статуэтки, выставленные там, а также умалило бы достоинство миниатюрной фарфоровой лодочки и стеклянной подставки. В свою очередь, перемести подставку в любое другое место — и она стала бы конкуренткой местным обитателям, кроме того, ей и полагается быть рядом с кроватью, ведь может человек поставить стакан, чтобы ночью напиться не вставая. В этом доме легкомысленные выходки недопустимы: все тщательно продумано и спланировано, все определено, даже складки льняного полотенца для рук, висящего на верхней перекладине застекленного шкафчика. За дверцами шкафчика крылись четыре полочки. Только эти дверцы и были заперты на ключ, за ними виднелись три сувенирные чайные чашки и две кружки с какой-то засохшей травой. Уолту пришла было мысль воспользоваться своим ножом, но тут же пропала.
Наконец, раздевшись, Уолтер проскользнул под одеяло, так аккуратно, словно сам стал одним из слоев постели, и всем телом ощутил прохладное, успокоительное прикосновение простынь, прикосновение существа, которому ничего не было нужно от него, только бы он расслабился, угрелся и заснул. Казалось постыдным позволять себе спать так долго, расходуя впустую драгоценные часы, оставшиеся до отъезда, но ведь все эти веши будут терпеливо ждать утра, чтобы вновь предстать перед ним. Подвигав валик, чтобы удобнее пристроить голову, Уолтер обнаружил еще одну подушечку, плоскую и сплошь расшитую, как он определил на ощупь, — от нее исходил нежный и сладкий аромат, как от длинных распущенных волос. В такой постели не понадобится ни сворачиваться клубком, ни укрываться с головой — не для того служило это розовое вязаное одеяло. «Идет вперед и вперед, и каждой поре — своя слава…»
