- На гаражи. Встретились возле школы, махнули на гаражи - у Коня с собой выпивка и закусь была.
- Примерно во сколько это было?
- А я чо, знаю? Пристал... У меня и часов нет... Мальцы с первой смены шли, значит, незадолго до обеда было... и жрать хотелось...
- Так... И что за дело у Конькова было?
- А не знаю. Мы только сели, Конь пузыря развинтил, закусь была... Налили по маленькой... а хлеба нету... А Конь говорит - салабон пойдет за хлебом. Потому что колбаса была, а хлеба нет... И пинка мне дал... я стопарик хлопнул под колбасу, и в ларек за хлебом пошел. Там каких-то теток целая очередь набежала, я немножечко постоял... ну и, это... гигнулся. А очнулся уже здесь... - Капустин обвел тоскливым взором палату. Белая, глазу не за что зацепиться, и взгляд соскальзывает против воли на сердитую ментовскую физиономию - Капустин снова зажмурился, ссунулся пониже, под жиденькое одеяло, да разве от мента спрячешься...
- Та-ак... - протянул Дубинин. Посопел... покашлял... - очень уж не хотелось говорить Капустину о смерти дружков. Хоть и что там за дружки - так, собутыльники. Но все же... Да и выглядел Капустин до невозможности жалко на огромной больничной кровати. Вчера Дубинин распорядился, чтобы Капусту пока в реанимации подержали, не переводили в общую палату. И пост приставил к нему - как-никак, он остался единственным живым свидетелем по двум уголовным делам с тремя трупами. Причем, они были его, Дубинина, одноклассниками, и он чувствовал себя до некоторой степени лично задетым. С другой стороны - никто, кроме Капустина, теперь не мог прояснить жуткие эти дела, и его нужно было дожать...
- Ну так я тебе расскажу, как ты здесь очутился... В бутылке вместо водки оказался метиловый спирт, и ты от одного стопарика чуть концы не отдал. Благо, что тебя в больницу вовремя довезли, откачали... а дружки твои бутылочку ту допили...
- Козлы! - Капустин аж взвился от возмущения - Меня за хлебом спровадили, а сами все выжрали! И без хлеба выжрали! Козлы пархатые!!!
У Дубинина при виде такого горячего человеческого негодования челюсть отвисла. А когда захлопнулась, он сам взвился почище Капустина:
- Да ты хоть думай, что говоришь! Чему завидуешь? Водки тебе мало? В морг захотел, со всей своей компашкой в холодильнике полежать? Тебе тот хлеб жизнь твою никчемную спас, прид-дурок! - в дверях замаячили испуганные физиономии медсестры и постового милиционера, и Дубинин рухнул обратно на табурет. Вытер взмокшую лысину полой застиранного бязевого халата. Ругнулся вполголоса, остывая от накатившей злости... взглянул на Капустина - тот лежал белее простыни, с выпученными глазами, и часто-часто двигал кадыком, словно глотал что-то огромное, да все никак не мог проглотить. А потом расплакался...
