— Андре? На исповедь?
— Да.
— Да вы с ума сошли, у вас с головой не в порядке.
— Мы правильно поступили, — возразил я.
— Правильно? Да разве ты можешь понять Андре? А эта женщина — мать Андре, она лучше знает, что ей делать.
— Не факт.
— Она взрослая, а ты — всего лишь мальчишка.
— Ну и что?
— Мальчишка. Кем ты себя возомнил, чтобы поучать ее?
— Господь говорит нашими устами, — промолвил Святоша.
Бобби обернулся и посмотрел на него. Но не заметил его особенного, «слепого», взгляда. Он слишком разозлился.
— Ты пока еще не священник, Святоша, ты — просто мальчишка; вот когда станешь священником, тогда приходи и, так и быть, читай нам проповеди.
Тут Святоша с дьявольским проворством набросился на него. Они покатились по земле, осыпая друг друга тумаками. Все случилось так быстро, что мне оставалось лишь стоять и смотреть. Они почему-то дрались молча, сосредоточенно, били друг друга по лицу. Душили. Потом Святоша сильно ударился головой о землю и обмяк на руках у Бобби. У обоих текла кровь.
Пришлось нам отправиться в больницу скорой помощи. Медики спросили нас, что произошло.
— Подрались, — ответил Бобби. — Из-за девчонок.
Врач кивнул, ему было все равно. Их обоих отправили за стеклянную дверь: Святошу отнесли на носилках, Бобби сам дошел.
Я сидел в коридоре один и ждал, под рекламным плакатом «Ависа» — автобуса, в котором сдают кровь. Я ходил туда, когда был маленьким, — вместе с отцом. Автобусы эти стояли на площади. Мой отец снял пиджак и закатал рукав рубашки. Он, конечно, выглядел в моих глазах героем. По окончании процедуры ему дали стакан вина, он и мне позволил пригубить. Мне всего восемнадцать, а счастье уже имеет вкус воспоминаний.
В коридор вышел Бобби с двумя пластырями на лице и подвязанной рукой — ничего серьезного. Сел рядом. Вечерело. Не было необходимости выражать дружеские чувства, но я все-таки похлопал его по плечу, чтоб он знал наверняка. Он улыбнулся.
— Что ты играешь с Андре? — спросил я.
— Она танцует, я играю. Она сама меня попросила. Это для спектакля. Она хочет сделать спектакль из этой музыки.
— Что это за музыка?
— Я не знаю. Она нисколько не похожа на то, что мы играем в церкви. В ней нет никакого содержания.
— То есть?
— То есть нет содержания, она ничего не значит: там нет сюжета, нет идеи — ничего. Просто Андре танцует, а я играю — и все.
Он задумался. Я старался все это себе представить.
— Поэтому нельзя сказать, что то, что мы делаем, — хорошо. Мы просто делаем — и все. «Хорошо» тут ни при чем.
