До последней электрички, я долго ходила по городу, несколько раз покупала мороженое, съедая его не чувствуя вкуса. Я бесповоротно решила убить себя. Сегодня же! Приду домой и просто, банально отравлюсь. Домой, то есть, в мое последнее убежище — съемную дачную светелку. Как бы ни толковал это психоанализ, теперь казавшийся одним из глупых и милых увлечений юности, когда девушку-русалочку так манили игры разума и пиры ума. Вот только перед хозяйкой неудобно. Всё-таки я еще не мертвец, не имущий сраму. В конце концов, можно уйти куда-нибудь подальше, куда-нибудь на другой конец поселка, в овраги, за мусорную свалку, где меня, уже мертвую волчицу, наверное, будут рвать бродячие собаки… Впрочем, это промелькнуло у меня в голове лишь мимолетно, — я не могла ни рассуждать, ни думать. Только чувствовала себя так, словно круг вокруг меня сужается, — и куда бы я ни пошла, окажусь наедине со своими таблетками. Отовсюду на меня надвигался, теснил этот черный, как болотная жижа, кошмар, не оставлявший никакой надежды. Что мне стоило, к примеру, где-то задержаться, замешкаться, опоздать на последнюю электричку? Но это были бесполезные увертки-ухищрения. И вот я уже бежала по пустым, полутемным вагонам электрички, холодея от страха, что ко мне пристанут какие-нибудь пьяные уроды-садисты, пока, наконец, не достигла первого вагона, куда набился хоть какой-то народец, и присела на лавку. От каждого проблеска за окном мое сердце сжималось от тоски, подобной той, которую должен испытывать приговоренный к смерти, видящий во всем неумолимо приближающий рубеж. Не помогало даже то, что еще недавно казалось таким умиротворяющим и спокойным: ведь мне предстояло просто закрыть глаза, заснуть и не проснуться… И, словно пытаясь представить себе, как это будет (своего рода адаптация?), я действительно закрывала глаза, даже старалась заснуть (а вдруг проеду свою роковую станцию?). Но когда в дело вмешивается судьба, бесполезно упираться: время пролетело, как одна секунда, объявили мою остановку, и я высадилась на перрон.
Ночное небо уже совершенно потемнело. Маленькая и прозрачная, словно слеза, луна сиротливо отсвечивала среди крупных, хищных звезд. Немногочисленные пассажиры, сошедшие вместе со мной с электрички, неслышно, словно ежи, расползлись в ночь и исчезли за заборами. Городок и дачные поселки погрузились в синеватый августовский туман. Лишь кое-где светились окошки. Я едва волочила ноги. Живот скрутило так, как будто разом воспалились все мои застарелые кисты, швы и спайки. Про боль в виске я уж и не говорю… Вдруг наискосок за глухими лотками рыночной площади, стал выкручиваться знакомый переулок. Фонарные столбы разгибались, словно кто-то принялся считать на пальцах. Я увидела разбитые тротуары, мостовую, а также опутанную листвой старую чугунную ограду. Мне сразу припомнились слова рыжей бабы-лотошницы: «Если невтерпеж, приходите попозже…» В глубине переулка ярко и пестро вспыхнула вывеску заведения «ВСЕ СВОИ». Не раздумывая ни мгновенья, я бросилась туда.
