— Лучше, конечно, помучиться, — согласился я, поднимаясь с колена. — Тем более что я, в общем-то, помирать не тороплюсь.
— Не торопись, — прорычал Мангуст. — Но даже с учетом моей сломанной руки и выдавленных тобой глаз, вряд ли это будет бой на равных.
В моей голове хаотично метались мысли и обрывки инструкций, полученных от Папы Джумбо.
«Один из зидероксилона, африканского железного дерева, второй — серебряный. Смотри не перепутай».
Мои руки уже привычно скользнули за спину, пальцы коснулись рукоятей экзотических ножей. Я, может, и не перепутаю какой из них какой, но как-то слабо верится, что такую вот тварь можно замочить десятисантиметровым клинком из мягкого металла.
На моих глазах Мангуст трансформировался из человека в двухметровую мохнатую зверюгу с волчьей мордой — и, как мне показалось, наслаждался моим ступором, всем телом впитывая идущие от меня невидимые волны смятения. Ступором, вызванным — чего скрывать — животным страхом при виде эдакого превращения.
Рубашка и брюки Мангуста трещали по швам, расползаясь под натиском обросшей серой шерстью гипертрофированной мышечной массы. Вдавились назад колени, из кончиков пальцев опавшими листочками вывалились на траву ногтевые пластины, уступив место черным когтям, вылезающим из стремительно растущей плоти. Эти когти были немногим меньше клинка моего серебряного ножа, который я уже держал в правой руке, зато их было два десятка в сумме на руках и ногах — вернее, на лапах чудовища. Которое, завершив трансформацию, оскалилось, показав длинные желтые клыки, — и, мощно оттолкнувшись задними лапами, ринулось на меня.
Признаться, мне пришлось изрядно напрячься, чтобы подавить в себе естественное желание заорать, повернуться спиной и чесануть со всех ног куда глаза глядят, лишь бы подальше от этой жуткой твари, выскочившей из сна шизофреника.
Но, как говорил наш инструктор по парашютному спорту, «десантник не тот, кто не боится прыгать, а тот, кто боится, но прыгает». Вот я и прыгнул влево и вперед за мгновение до того, как на моей голове захлопнулась огромная разинутая пасть, облепленная белой пеной. Прыгнул, боясь отчаянно, до трясучки под ложечкой, до ответного рева, рвущегося из груди, до предательской дрожи в сведенных судорогой руках. Которую надо было чем-то компенсировать, куда-то девать, чтоб не превратиться в комок мяса, валяющийся на траве в собственных испражнениях и воющий от страха. Например, схватить левой рукой пролетающую мимо тварь за холку, а правой с бешеной скоростью насовать ей клинком в шею, в грудь, в лапы, куда ни попадя, лишь бы как-нибудь стряхнуть с себя липкий ужас, сочащийся из всех пор моей кожи и потной, мерзкой пленкой облепивший тело.
