Дороти была вне себя от возмущения позицией сент-джеймского кабинета и не делала из этого тайны. Слух о ее нелояльных речах дошел до лорда Пальмерстона, министра иностранных дел, весьма враждебно настроенного к России вообще и к Дарье Христофоровне в частности. Он ей категорически не доверял!
И правильно делал.
– Нужно следовать именно тому, чего не говорит княгиня Ливен, и делать то, что она не думает предлагать, – весьма разумно поучал он своих коллег, которые давно и прочно поддались очарованию жены русского посла. – Мне хорошо известно, какую «пользу» принесла она моим друзьям своими советами, чтобы когда-нибудь воспользоваться ими!
В 1832 году Пальмерстон вздумал отозвать из Петербурга прежнего английского посла Гейнсбери и назначить на его места Стратфорда Каннинга. Это был лютый русофоб, он горячо симпатизировал туркам и полякам. Назначение его в Петербург было рассчитанным оскорблением русскому императору. Княгиня Ливен спрашивала себя: не отношение ли Пальмерстона к ней спровоцировало ту дипломатическую оплеуху, которую получает Россия?
Она встревожилась не на шутку… Впрочем, император Николай Павлович был не тот человек, который позволит какому-то островному государству наносить себе оскорбления. Он отказался принять у Стратфорда верительные грамоты.
Дарья Христофоровна пришла в восторг, решив, что Пальмерстон поставлен на место. Ничуть не бывало! Он по-прежнему настаивал на кандидатуре Стратфорда. Нашла коса на камень: Николай взял да и отозвал из Лондона русского посла Ливена.
Христофору Андреевичу уготовили почетную должность сделаться воспитателем наследника престола цесаревича Александра Николаевича. Князь Ливен был в восторге. Но его жена… Дарья Христофоровна была убита необходимостью покинуть милую Англию. Об этом свидетельствует ее письмо старинному другу, поклоннику и бывшему любовнику лорду Чарльзу Грею, написанное 6 августа 1834 года уже из Петербурга:
«Пожалейте меня, мой дорогой лорд, я сто€ю сожаления… Не знаю, как буду существовать вдали от горячо любимой мною Англии, вдали от всех вас! Перед глазами моими поднесенный мне браслет (герцогиня Сузерленд поднесла Дороти великолепный бриллиантовый браслет от имени лондонских дам, ее подруг, на память о них и в знак печали об ее отъезде) – величайшая честь, какая только могла быть оказана мне; как я гордилась этим, как была счастлива в тот момент и как печальна! По приезде в Петербург мне пришлось провести два дня в Царском Селе. Прием был самый дружеский; государь вполне понимает мои сожаления об Англии, я же могу предаваться своим печальным чувствам».
