— Валяй.
— Все они вожделеют к шиксам. А мне это не нравится. Совсем не нравится. Может, это ты ввел меня в заблуждение и ты это сам изобрел. Я хочу сказать, что здесь присутствует элемент чуждости, инакости, но мне приятно думать, что не все им определяется.
— Значит, другие евреи тоже вожделеют к тебе? Именно это ты мне хочешь сказать?
— Я их притягиваю тем, что я не еврейка? В Нью-Йорке? Да, решительно да. На меня часто обращают внимание, когда мы с мужем ходим вместе гулять.
— А почему тебя это так раздражает?
— Потому что в сексе и так много политики, а тут еще примешивается расовая проблема.
Я поправил ее:
— Евреи — не раса.
— Все равно это расовые проблемы, — настаивала она.
— Нет, мы относимся к одной расе. Ты, наверно, говоришь об эскимосах.
— Мы не относимся к одной расе. Ни по антропологическим данным, ни по каким другим меркам, уж не знаю, кто еще занимается такими вещами. Есть европеоиды, есть семиты — пять различных расовых групп. И не смотри на меня так.
— Я ничего не могу с этим поделать. Всегда в душу закрадываются дурные предчувствия, когда люди говорят о «еврейской расе».
— Послушай, ты начинаешь сердиться на любого нееврея из-за того, что он нелестно отозвался о евреях, и это только подтверждает мой тезис. Я еще раз хочу подчеркнуть: ты принадлежишь к другой расе. И мы по происхождению ближе к индийцам, чем к евреям. Я говорю о европеоидах.
— Но я и есть европеоид, детка. По переписи США я, каким бы я ни был, хорошим или плохим, отношусь к европеоидам.
— Да неужели? Значит, я неправа? Ну теперь ты со мной разговаривать не будешь. Откровенность — всегда большая ошибка.
— Я просто обалдеваю от того, что ты со мной так откровенна.
— Это не будет длиться вечно.
— Ничто не может длиться вечно, но на сегодняшний момент это так.
— Все, что я хотела сказать, — и сейчас я говорю не о тебе, не о расовых проблемах, — во многих мужчинах Нью-Йорка, которые хотят заговорить со мной, я не чувствую личной симпатии, я для них интересна только тем, что я не еврейка. Более того, они и раньше встречались с таким типом женщин, и им было приятно позавтракать с ними вместе или заниматься другими вещами — только потому, что они принадлежат к другому типу.
Как оказалось впоследствии, если кто-нибудь на званом обеде сразу же начинал обвинять неевреев в скверном отношении к евреям, то, как правило, это была сама Мария. Даже в машине по дороге домой она не оставляла эту тему, продолжая говорить о лицемерной политике по отношению к Ближнему Востоку, и я уже начал думать, не имеет ли ее возмущение прямого отношения к нашему будущему в Англии; я даже усмотрел в Марии тягу к самоуничижению, в которой она нашла прибежище и которую так нещадно эксплуатировал ее бывший муж, потерявший к ней интерес.
