Когда Мария бросилась защищать Израиль от других гостей, также приглашенных на обед, которые, нападая на «происки сионизма», предполагали, что я в ответе за все мыслимые и немыслимые преступления евреев, я задал себе вопрос, что именно руководило ею: быть может, она больше боялась за нашу судьбу в Англии, чем за репутацию еврейского государства? Иначе мне было трудно понять, почему человек, всей душой ненавидящий лобовую конфронтацию, оборачивающуюся адом кромешным, и презирающий любые ситуации, требующие повышения голоса, вдруг бросается в атаку и становится главным арбитром в дискуссии на тему, никогда ранее его не интересовавшую. Больше всего она занималась еврейскими проблемами и отношениями евреев с нееврейским миром в более интимной обстановке — в нашей маленькой спальне на Манхэттене, где она поведала мне, как ей живется в «еврейском городе».
— Мне это даже нравится, — сказала она. — Жизнь здесь шипучая, как брызги шампанского. В Нью-Йорке концентрация интересных людей, с которыми ты общаешься, гораздо выше, чем в других городах. Мне нравится, как они разговаривают. У неевреев бывают короткие всплески, когда эмоции льются через край, но в остальном — ничего похожего по сравнению с этим. Это вроде беседы за стаканом вина. Напоминает Вергилия. Как только он начинает заводить тебя в дебри эпической поэмы, ты понимаешь, что тебе предстоит прочесть строк двадцать пять на сложнейшей латыни, и все вокруг да около, еще до развития сюжета.
И затем Анатеус просил своего благородного сына Опустить его вниз, на цветущую мягкую землю, Говоря: «Ты подумай, мой отпрыск, о нашем семействе…»
Маниакальная способность уклоняться от темы — в этом весь Нью-Йорк и его евреи. Головоломные выкрутасы. Единственное, что мне не нравится, — то, что они постоянно обвиняют неевреев в плохом отношении к еврейству. У тебя тоже есть такая черта: ты во всем видишь чудовищный антисемитизм. Или налет антисемитизма там, где его и в помине нет. Я понимаю, что евреи не могут притворяться толстокожими, если их задевают, — это было бы несправедливо по отношению к ним, — но иногда это раздражает. Уфф, — вздохнула она. — Мне не следовало говорить тебе такие вещи.
— Нет, — ответил я. — Продолжай. Говори мне все, о чем тебе не следовало бы говорить, с твоей точки зрения, — это одна из твоих милых черт, и в этом есть особая прелесть.
— Ну, тогда я скажу тебе еще об одной вещи, которая меня раздражает в евреях. Это касается мужчин.
