Расправив, может вольно упорхнуть?
Мы -- словно древеса, на чьих ветвях
Воссели днесь отнюдь не голубки,
Но златоперые орлы, гораздо
Прекрасней нас; и властвовать орлам --
По праву, ибо вечен сей закон:
Кто лучше прочих -- прочим господин.
А сих господ -- поскольку нерушим
Закон -- другие сменят племена...
Видали, сколь прекрасен Бог Морской,
Преемник мой? Узрели этот лик?
А видели крылатых жеребцов? --
Он создал их, и в колесницу впряг,
Под коей пенится морская гладь.
И столь чудесен божьих блеск очей,
Что я печально вымолвил: "Прощай,
Былое царство!" И сюда прибрел --
Увидеть участь братьев и сестер
Истерзанных, и поразмыслить, как
Утешить их в неслыханной беде.
Примите правду: правда -- лучший врач".
Молчали все. И то ли Океан
Их убедил, а то ли возмутил --
Возможно ли сказать наверняка?
Но было так: молчали все. Потом
Смиренная отважилась Климена
Ответить -- нет, пожаловаться лишь.
Она была застенчива, скромна,
И робкие слова слетели с губ:
"Я знаю, слов моих ничтожен вес.
Но знаю: радость прежняя ушла,
И горе наполняет нам сердца,
И там навек останется, боюсь.
Не хмурьтесь, я -- не каркающий вран,
И речь моя не может помешать
Идущей свыше помощи Богов.
Отец! Я расскажу, чему вняла
Когда-то -- и заплакала навзрыд,
И поняла: никоих нет надежд.
На брег морской -- пустынный, тихий брег
Я вышла. Ветер веял от полей
И рощ; витали запахи цветов.
Покой и радость... Но какая грусть
Меня томила! В сердце зрел укор,
Упрек -- покою, свету и теплу.
Напева горестнейшего желал
Мой слух, просил унылых, скорбных нот.
Я раковину гулкую взяла,
В нее дохнула, словно в звонкий рог --
И замерла, бесхитростных мелодий
Не извлекая -- ибо с островка
Морского, что лежал насупротив,
Навстречь зефиру вольно полетел
Напев нездешний, полный волшебством,
Способным погубить и воскресить.
И раковина пала на песок,
И раковину залило волной,
А душу -- током золотых мелодий.
И жизнь, и смерть вмещались в каждый звук...
О, звон чистейших нотных верениц!
Так сыплется весенняя капель --
Иль жемчуг бус, когда порвется нить.
Иль -- нет! Как будто лебеди в лазурь,
За звуком звук торжественно взмывал,
И умножал гармонию окрест.
Меня томила радость, будто хворь,
И, точно хворь, брала меня тоска --
Острей, чем радость. Я руками слух
Замкнула -- но и сквозь преграду рук
Донесся нежный, музыки нежней,
Призывный голос, восклицавший: "Феб!
О юный Феб! О светозарный Феб!"
Как больно было слышать имя "Феб"!
Отец мой! Ты навряд ли ощущал
Такую боль -- и ты не ощущал,
О Крон! Молю: не надобно винить
