Когда однажды сын вернулся из такой самовольной отлучки, как всегда крайне огорчившей и ожесточившей мать, она встретила его еще более сердито, чем обычно встречала. Хэмиш был рассержен и стал мрачнее тучи. Эти безрассудные нападки истощили наконец его терпение; он взял ружье, висевшее возле очага, и, бормоча сквозь зубы ответ, который уважение к матери не позволяло ему вымолвить вслух, собрался тут же уйти.
— Ты что же, Хэмиш? — спросила мать. — Никак опять вздумал оставить меня одну? — Но Хэмиш в ответ только поглядел на затвор ружья и стал его протирать. — Да, да, протри хорошенько затвор, — с горечью продолжала она. — Я рада-радехонька, что у тебя еще храбрости хватает стрелять, пусть хоть по косуле.
При этом незаслуженном оскорблении Хэмиш вздрогнул и гневно взглянул на мать. Та догадалась, что нашла чем его уязвить.
— Да, — не унималась она, — на старуху, на мать свою, так ты умеешь грозно глядеть, но когда дело дойдет до здорового мужчины, тут ты крепко призадумаешься, прежде чем брови нахмурить.
— Замолчите, матушка, — возразил, не на шутку рассердясь, Хэмиш, — или уж говорите про то, в чем смыслите, — стало быть, про веретено да прялку.
— О веретене и о прялке, что ли, я думала, когда на своем горбу несла тебя, грудного младенца, под пулями шести солдат-саксов и ты заливался плачем? Вот что я тебе скажу, Хэмиш: я во сто раз больше смыслю в палашах и ружьях, чем ты весь свой век будешь смыслить, и никогда ты своим умом не узнаешь о правой войне столько, сколько тебе довелось увидеть, когда ты еще был завернут в мой плед.
— Видно, матушка, вы и впрямь надумали не давать мне дома покоя; но это скоро кончится, — молвил Хэмиш. Решив уйти, он встал и направился к двери.
— Стой, я тебе приказываю! — крикнула мать. — Стой! А коли не хочешь, пусть ружье, которое ты несешь, сгубит тебя! Пусть дорога, которою ты пойдешь, будет для тебя последней!
— К чему вы так говорите, матушка? — продолжал юноша, повернувшись к ней вполоборота. — Недобрые это речи, и к хорошему они не приведут! А сейчас — прощайте! Чересчур уж распалились мы оба, от разговора у нас с вами толку не будет. Прощайте, не скоро вы меня теперь увидите! — С этими словами он ушел. В порыве негодования мать стала осыпать его градом проклятий, но минуту спустя она уже яростно призывала их на свою голову, только бы они не обрушились на сына. Остаток этого и весь следующий день она пребывала во власти своего бессильного исступления и то умоляла небо и все таинственные силы, в которые она верила, вернуть ей милого сына, «ее ягненочка», то, терзаемая жгучей обидой, размышляла о том, какими горькими упреками она осыпет непокорного, когда он вернется, — а затем вдруг начинала подбирать самые нежные слова, чтобы снова привадить его к лачуге, которую, когда ее мальчик бывал дома, она, упоенная материнской любовью, не променяла бы на роскошные покои замка Теймаус
