Метаморфоза Кирсанова — удивительна. В "Дне поэзии" 1962 года появилась его поэма "Эдем". Поэт вместо ура-патриотических военных стихов посмел дать нечто до ужаса правдиво рисующее первые дни войны:
«Этот страшный август — Отче наш, прости!
Я сравню с началом светопреставленья:
В небе появились желтые кресты
с черными крестами в лето отступленья».
Трубный глас…Борьба железного века с бронзовым… Древний Хаос, названный фугасным… Теплушки с беженцами, как ноевы ковчеги, тянущиеся к неведомым араратам. Трагедия XX века облечена в формы откровения Иоанна. Откуда все это у Кирсанова?
«Крыша бьет багром термических тритонов.
С чувством отвращенья отшвырнув ведро,
Сына в одеяле понесла мадонна
В первый дантов круг по лестнице метро»
И откуда-то взялась у Кирсанова истинная зоркость, он уже не глядит по верхам, на парадные чучела в мундирах, а умеет разглядеть "море в чашечке цветка", с пронзительной болью говорит о бабочке, бьющейся в стекло:
«Стучит в стекло не отступается,
Как будто молит, чтоб открыли,
И глаз павлиний осыпается
С печальных врубелевских крыльев!»
А в стихотворении "Алладин" есть уже такие строки:
«Хоть ненадолго, ты только откройся,
и сразу закройся, Сезам!
Стоят ворота глухие к молящим глазам и слезам».
И вот эти глухие ворота, этот символ черствости, это "Москва слезам не верит" приводит поэта к поэме "Семь дней недели". Главный конфликт тут — между изобретением, спасающим жизнь и мертвечиной чиновных роботов.
"Нужны сердца железные".
А живые не надо изобретать, их и так больше, чем надо… И партийный босс, в чугунной шляпе от которого все зависит "идет с приличной лысинкой, с какой-то лисьей крысинкой".
Поэма, опубликованная в "Новом Мире", произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Кирсанов сразу же попал в "чужие". Но поэт распрямился и снова согнуть его не удалось. Появляется поэма "Сказание о царе Максе-Емельяне", в которой наряду с главами слабыми, есть блестящая аллегория — карусель царей. Она так похожа на "коллективное руководство":
«Царь садится и царит,
С трона речи говорит,
Оду пишет одописец,
Лик рисует живописец…»
А толпа желающих «поцарить» поторапливает его:
"не тяни, цари скорей!"
Он сходит с карусели и все начинается снова:
«Только сходит — новый всходит.
Царь садится и царит,
С трона речи говорит…»
Так и вертится эта очумелая карусель… А рядом с этим лубком появляется у поэта и глубокая, тонкая лирика. В этом жанре лучшее у него — цикл "Следы на песке":
«В начале не было ни мира, ни тебя,
